- Ну и что? Какое это имеет значение, если меня завтра же казнят?
- Огромнейшее. Это была не смерть, то есть, конечно, смерть, но инициация. Чтобы вступить в ал (химическое) братство, которое выше всех масонских лож, розенкрейцеровских орденов и прочих мистических объединений, нужно для начала умереть, а потом ожить. Алхимики докопались до эликсира бессмертия, поэтому избранные, выпив его, могут вырваться из загробного царства. И продолжать жить, будто они и не умирали вовсе.
- Доктор, похоже, вы превратились в своего пациента! - заорал я.
- Никакой это не бред, Мардарий - произнес зловеще Эрманн и изо рта его выскочил раздвоенный змеиный язык. Под белым халатом проступила молодая серебристая чешуя, ноги стали хвостом, глаза зажглись черным с желтым проблеском
- Слушайте внимательно. Если вы убежите, мне несдобровать. Но если неожиданно умрете....... Сразу после я вас воскрешу. Только ничего не спрашивайте..... И не бойтесь, когда гроб начнут заколачивать. Это неприятная процедура, но кто говорил, что все должно даваться легко?
Доктор Эрманн, ставший то ли змеем, то ли прозрачным, как богемское стекло, мальком угря, повернулся ко мне спиной. Теперь я видел на ней расплывающееся желтое или бледное оранжевое пятно, выложенное чешуйками в форме неправильной многолучевой звезды.
Свист - и змеиный язык, холодный и мокрый, обвил мою шею. Я задыхался, но не кричал, чувствуя, что меня парализует и ударяет током. Через несколько минут был уже мертвец.
- Теперь тебя можно предъявить комиссии - констатировал доктор. - Разрыв сердца после сильного нервного потрясения. Или, может, ящур?
На этом слове из-за запертых дверей вылезли древние чешуйчатые рептилии. Над моей головой склонялись морды огромных ящериц и одобрительно кивали. Потом я ничего толком не запомнил. Кажется, девицы-сиделки мыли меня в ванне, разворачивая и отворачивая руки и ноги, словно я был неживой куклой, вытирал, сушили, переодевал в гражданский костюм с букетиком незабудок в петлице. Принесли гроб. Краем глаза прочел на крышке - гроботорговец Бруснивер, высшее качество. Под фирменным клеймом даже разглядел примечание - сосна 216.
- Сосновый гроб самый дешевый - застучали в мозгу слова этого хитрого предпринимателя.
Первые часы мне казалось, будто все это объясняется просто: Эрманн, желая спасти помешанных от пересмотра диагнозов, исполнил свое обещание дать всем кокаину, но нечаянно напутал с дозой. Поэтому уже двое суток не могу выскочить из этого неестественного полусна, полубреда. Но я не помнил, давал ли мне Эрманн кокаин. Кажется, нет. В его аптечном шкафчике лежали самые простенькие лекарства - хина, бром, касторка, дезинфекционные растворы, может, немного, ртутной мази и совсем мало порошка из высушенных листьев дерева коки. Но потчевать ими разрешалось лишь в экстремальных случаях, а все рецепты и дозировки Эрманн должен был вписать в особый журнал.
Пока валялся ни живой, ни мертвый, Кульпаркив пережил новое нашествие. Не все семена гороха, бобов и тыквы дали тонкие ростки - часть их склевали грачи. Но и выросшая ботва оказалась в одночасье съедена непонятными черными рыбами. Больничный огород остался с одиноко торчащими обглоданными стеблями. Рыбы появились внезапно, из высокой травы, накинулись на нежные листочки. Заметила их гревшаяся на солнце кусачая Маженка. Переполох с угрями, съевшими (или не съевшими) будущий урожай, заставили Эрманна забыть про мои "похороны". Вспомнив об этом, он приказал старичку-сторожу наточить могилу и сам подыскал удобное место для ямы. Церемонию назначили на четверг. Требовалось непременно присутствие священника и врача. Но со священником он промахнулся. Доктор Эрманн, как и многие образованные люди того времени, был агностик, к религии прохладный. Формально лютеранин, однако в кирхе на Замарстынове прихожане никогда не встречали доктора. Торопясь и не подумав, он позвал не православного, а греко-католического священника. Первым ко мне приблизился врач. Он взял мою руку, что-то пробормотал, пощупал пульс, и, не веря, что у пролежавшего три дня умершим человека может остаться столь розовый цвет лица, прижег для верности мне пятку железом. Ничего не почувствовал, но унюхал сладкий запах прожженно мяса.
- Мертв - вынес он свой вердикт.
- Жив - подумал про себя я.
Греко-католический служитель пропел мне страшную отходную. Я тоже не знаток Унии, но догадался - что-то здесь нечисто. Слова не те. Священник ненастоящий. На пальце у него красовался серебряный перстень с адамовой головой - черепом, державшим в зубах колючую ветку розы. Покоился он на двух скрещенных костях. Этот узор двух костей и стебля розы - создавал три буквы: ХИР. Что они обозначали, не знаю. Наверное, перекрученную надпись латынью - Христос - иудейский царь. Лопата пронзила весеннюю землю. Комья слпшейся глины ударили по крышке гроба. Когда ее заколачивали, Эрманн лично вырвал молоток из рук сторожа.
- Разве ж так заколачивают? - сердился он. - Тише надо. По моим глазам чья-то тонкая нежная ручка провела платочком с вышитым цветком шиповника. Она же поднесла к губам чашу. Холодное толстое стекло с отвратительным маслянистым напитком. Касторовое масло! Гадость это отменная.
12. Мои дальнейшие мытарства.
Я ожил, открыл глаза, но очутился почему-то не в гробу, не в доме умалишенных, а в большом помещении с высокими потолками стояло несколько рядов одинаковых узких коек. Кругом кашляли, стонали, хватались за животы и ругались. Дико воняло лизолом. Издалека доносились звонкие женские голоса.
- Где Кульпакрив, доктор Эрманн, Карл 12-й, кусачая Маженка, человек-пугало?
- Очнулся?! - прикрикнула на меня санитарка - бегом в уборную. У меня суден чистых нет. Сам встанешь? Ну и хорошо.
Уборная, плотно заспанная снегом хлорной извести, воздух, увы, не очищала. Заглянув в дыру, я едва не зашатался. Казалось, ее вонючее жерло уходило в глубины преисподней и сообщалось напрямую с реликтовым ртутным озером, где спали приснившиеся мне древние ящеры.
Санитарка ничего не слышала, или врала, что не слышала, но солдат, лежавший на соседней койке, рассказал - меня привезли сюда в тифозном бреду, с высокой, как у грача, температурой, и временно разместили в этом заразном бараке, приписанному к ближайшему госпиталю. Чтобы меня и еще троих заразных психов туда взяли, доктор Эрманн дал из личных средств небольшую взятку, а еще угостил врача и санитарок шнапсом.