Воин выкинул окурок и прислонился к дверному косяку. Глянул на человека ничего не выражающим взглядом.
Тот с легкостью его прочитал.
— На знаю, Ирь. Совсем ничего об этом не знаю. Но надо будет попробовать. Не найдем чашу здесь — пойдем дальше, велика беда.
— Я тебя и не тороплю, — воин неопределенно пожал плечами. — А вот яд у тебя внутри — вполне.
Воздух потеплел. Видимо, солнце поднялось над горизонтом, все еще невидимое, но все равно протягивающее свои руки к зеленой земле. Занимался новый день, уже совсем летний и все настойчивее растущий. Верхушка холма вынырнула из тумана, словно из воды, а потом ее кто-то неаккуратно обмакнул в солнце.
— Я жрец, вообще-то, а не хрустальная принцесса!
Ирьиллин прекратил принюхиваться к утреннему воздуху и переглядываться с холмом и наконец рассмеялся, высоко вскинув брови:
— О, как я мог вас так перепутать!..
И он ушел, а жрец проследил за его последним взглядом, словно примериваясь, заранее пробуя залитый солнцем холм на вкус и на запах. Хмыкнул и улыбнулся своим мыслям. Его чертовски забавляло, как его друг тянется к магии и сам же отряхивается от нее, словно кот, наступивший в воду. Отчасти это было даже правдой — если принять, что коты необходимы на корабле.
***
Двое друзей заглянули к администратору и отдали ему ключ. Тот едва понял голову от венка из молодых побегов и цветов, и Ирь непроизвольно вздрогнул, словно случайно дотронулся до толстой сороконожки посреди ночи.
Уже в дверях администратор окликнул их.
— Вы ведь жрецы, да? — и ворчливо: — По крайней мере, один из вас. Ждать вас сегодня на холме?
Лакс спрятал усмешку в бороду.
— Не ждите. Что-то должно случиться, так что лучше готовьте орехи и вино и идите веселиться. Мы тоже там будем.
Что-то должно случиться. Ирьиллин с удовольствием вдохнул свежий воздух, обнаружив, что у администратора вообще-то пахло сладким медом и деревом, и ему было не по себе от этого запаха, каким бы невинным он ни казался.
Что-то должно случиться. Ну конечно, это же Бельтайн.
Лакс шел рядом и посмеивался, предвкушая ночь. Он понимал в таких вещах и знал, когда обещать события. Слишком хорошо знал.
— Почему ты так не любишь магию? Что с ней не так? — в который раз он уже это спрашивал? В сотый? В сто первый?
Его друг собирался было пожать плечами и отмахнуться, как обычно и делал, но сейчас зачем-то решил попытаться ответить. Откинул косу за спину и привычно скользнул пальцами по рукоятям любимых кинжалов, продолжениям рук.
— Думаю, каждый либо воин, либо маг. Я не буду трогать всю эту мистику, а она не будет трогать меня, м? Не хотел бы я обменять кусочек своей нездоровой энергии на непонятную услугу. Кто знает, вдруг она для них как хмель для крестьян? А?
Лакс не ответил ему, но подумал с минуту и кивнул — все-таки резон в беззаботно прошенных воином словах был. Как говорится, еб*нет или не еб*нет — только гадать…
Они поднялись на холм одними из первых. Скинули вещи поодаль и принялись сооружать из заготовленного заранее и тщательного отобранного дерева будущие костры.
Туман исчез так же незаметно, как я появился, ушел куда-то на мягких кошачьих лапах, и вновь ирландские холмы согревало теплое солнце.
Ирь больше танцевал на сваленных корягах и дровах, может быть, под одному ему слышимую музыку, может быть — прислушиваясь к пению хаоса в голове. Кто его знает. Но они хорошо работали и славно отдыхали, а потом снова работали, пока все не было готово для праздника.
И тогда Лакс где-то отыскал цветов и скупыми, выверенными движениями, как дрался Ирь, принялся сплетать аккуратные венки. Заканчивал, проводил ладонью, едва касаясь, по сплетению стебельков, и откладывал венок в сторону. Брался за новый. Цветы и травы послушно ластились к его пальцам, а потом жрец опять заканчивал, снова ласково касался венка и принимался плести еще один. И так без конца.
А его друг валялся тут же на склоне холма, раскинув руки и то проваливаясь в легкую дрему, то просыпаясь и приставая с ехидными замечаниями к остальным помощникам, осмелившимся подойти слишком близко. Бельтайн был уже буквально у дверей.
Стемнело. В городке у холма не зажегся ни единый огонек, и мир погрузился в сумеречную полутьму напополам с тишиной — все и всё затаило дыхание, подкрадываясь к ночи вступления в лето, ночи, которая вот-вот взовьется в небе, как искры над костром.
Лакс поднялся, уловив в воздухе что-то понятное ему одному. Ирь последовал за другом верной тенью, не отставая больше, чем на шаг — по его нахальной, почти дерзкой ухмылке было не понять, опасается он оставаться в одиночестве в колдовскую ночь или с любопытством следит за жрецом. Но, так или иначе, он шел следом.
Они стояли вокруг костров, и к ним поднялся по склону, казалось, весь город. Люди выглядели так, словно принесли огонь в себе, в блестящих глазах и в переполняемых предвкушением сердцах. Не нужно было владеть никакими особыми силами, чтобы увидеть это. Достаточно было просто смотреть.
И когда пламя взвилось к небесам, когда начался праздник, воин шагнул ближе к жрецу, скрываясь под его защитой, и они так и стояли в самом сердце этого общего порыва, общего фейерверка во имя бога солнца. От костров шел жар, от людей — смех и дурманящее веселье.
— О, и святой отец к нам зашел, — Лакс кивнул в сторону фигурки местного священника, так и не сменившего сутану с белым жестким воротничком на более подобающую случаю одежду. Вдобавок он еще и шел прямо к ним, надвигаясь в неумолимостью грозы, высокий и изящно-худой, но все равно кажущийся маленьким рядом с великаном-жрецом.
Тот взглядом дал понять, что не прочь поговорить, и святой отец незамедлительно приблизился. Он выглядел, как мальчишка на зимней ярмарке, когда ему разрешили попробовать всех сладостей по маленькому кусочку, и теперь он ощущает себя волшебным принцем, которому стоит только протянуть руку — и коснуться всех богатств мира, принадлежащих ему по праву. Обращение, как было бы уместно обратиться к жрецу, Ирьиллион проглотил, едва не прикусив себе кончик языка. Обронил вместо этого вежливое:
— Отец.
Лакс протянул священнику руку. Она у него оказалась сухой и горячей, а рукопожатие сдержанным, но твердым.
— Ваш Бог Иисус не просит разжигать костры и прыгать через них, чтобы стать к нему ближе, — улыбнулся жрец почти по-отечески. — Но вот вы здесь.
За ними, словно бы фоном, танцевало дикое пламя, и через него, все выше и выше, перелетали тени самых отчаянных, самых безбашенных смельчаков. Россыпями разлетались искры, кто-то заливисто хохотал, кто-то вдруг запел старую-старую, очень старую мелодию во всю мочь легких, и к нему тотчас присоединился целый хор голосов, высоких и низких, детских, мужских, девичьих. Песня была ровесницей этих холмов, и жизни тех, кто пел ее, запрокинув голову к небу и раскинув руки, были для нее словно один короткий вздох, словно мгновение в череде дней — и всем миром и всеми ее днями тоже.
У священника в зрачках отражались всполохи огня.
— Я там, куда меня привела душа, данная мне моим Богом Иисусом. Думаю, сюда…
— И мы вам рады, — невпопад встрял Ирьиллин Айбер. — Вы там, где должны быть.
Священник серьезно кивнул ему и ушел бродить вокруг огней, в пляшущей и поющей толпе. А потом Ирь дернул своего друга-жреца за рукав и, положив руки ему на плечи, заставил обернуться. Взглядом указал на фигуру в сутане, на мгновение взмывшей над самым большим костром, подобно древнему духу.
Лакс проворчал что-то тоном, каким обычно гордятся самонадеянной, но бесстрашной выходкой сына, и воин выслушал его, а потом рассмеялся. Смех его не имел ничего общего с человеческим, но звучал легко и звонко, уносясь в украдкой светлеющее летнее небо. Словно по волшебству у них в руках оказались бутылки молодого вина, и друзья чокнулись, а потом одинаково вытащили пробки зубами.