Отойдя от двери, я направляюсь к лифту, слыша, как с каждым шагом ее голос становится все тише.
========== Тася ==========
Я так давно не ночевала в своей детской постели, что, проснувшись, мне понадобилось какое-то время сообразить, где я нахожусь. Помогла стеклянная ручка на дверце шкафа. Каждую дверь в этом доме украшает такая большая хрустальная ручка. Маме приспичило купить их во время одной из папиных передислокаций, и она провела целые выходные, исступленно заменяя оригинальные латунные на эти. Они тяжелые, и, отражая свет, испускают лучи по всей поверхности двери.
Это одна из причин, почему я всегда любила этот старый дом: все здесь кажется таким прочным, даже когда души жильцов вот-вот развалятся на части при малейшем порыве ветра.
В дверь тихо стучат.
— Тася?
— Да, пап.
Он делает паузу, потом поворачивает ручку и просовывает голову.
— Не слышал, как ты вчера приехала.
— Я приехала проведать тебя, но ты уже вовсю пилил те огромные поленья. Не удивительно, что ты меня не слышал.
Со смехом он входит в комнату, и я замечаю у него в руке две кружки кофе.
— Уж и не помню, когда ты в последний раз тут спала.
— Я тоже, — я сажусь и убираю волосы с лица. Глянув на часы, вижу, что сейчас только шесть утра. Папа жаворонок еще со времен службы в морской пехоте и считает, что это он еще дал мне поспать.
— Тебе не обязательно было приезжать.
Забрав у него свой кофе, я говорю:
— Мне захотелось. Тебе давно никто так сильно не нравился, как Эвелина. Я хочу видеть тебя счастливым.
Папа скептически смотрит на меня.
— Ты терпеть ее не могла.
— Ладно, может, она мне не нравилась, но, может, помимо прочего я хотела увидеться с тобой, бестолочь.
— Я в норме, — ухмыляется он. — А тебе, наверное, просто захотелось сменить обстановку.
Глубоко вдохнув горячий аромат, я чувствую, как он помогает мне проснуться.
— Наверное.
Папа садится на край кровати у моих ног и попивает кофе, уставившись в стену. Я чувствую надвигающийся разговор: сейчас он начнет рассказывать об Эвелине или же расспросит о работе и обо мне самой. Мне неспокойно — не уверена, что хочу здесь находиться, но и домой тоже не хочу.
Если честно, именно так я и ощущаю происходящее со мной: мне действительно необходима созданная мной карьера, но хотелось бы, чтобы она была попроще, не такой значительной и более управляемой. Еще я хочу Леру, но чтобы не настолько сильно нуждаться в ней. Мне необходимо свободно дышать, без ощущения затянутой веревки вокруг грудной клетки. Но в моей жизни сейчас все раскручивается на полную катушку. И больше всего я хочу исправить, что натворила. Хотя это кажется неодолимым.
Папа переводит взгляд на мою раскрытую и наспех собранную сумку в углу.
— Знаешь, мы с тобой говорим, но не разговариваем по-настоящему, — начинает он.
Его голос еле слышен и немного резковат, — так всегда бывает, когда нас захлестывают эмоции. Никто из нас обоих не знает, как начать. Это все равно что в первый раз сажать ребенка на велосипед. Он смотрит на педали и на тебя, не зная толком, что теперь делать.
Мы с папой примерно так же говорим о чувствах.
— Мы общаемся почти каждый день, — напоминаю я ему.
— Я знаю, чем ты занята, но очень мало о том, что у тебя на душе.
Сделав глоток кофе, я испускаю стон.
— Я думала, мы будем обсуждать вас с Эвелиной.
Он пропускает мой ответ мимо ушей.
— Ты все это время была по уши в работе, — говорит он, повернувшись посмотреть на меня. — Я серьезно. Хочу поговорить с тобой. Ты в раздрае.
Папа в курсе всех моих удачных и не очень решений, знает всю мою жизнь, и поэтому я всегда думала, он знает о моих чувствах — просто потому, что знает меня. Но в целом он прав: это не частая тема для обсуждений. Точнее, исключительно редкая. Мы отпускаем саркастические шуточки, веселим друг друга, но не разбираем эмоции. Трудно понять, хорошо это или плохо, но у меня выходит ровно то же самое с Лерой.
— Приходи на кухню, давай позавтракаем. И поговорим.
Я оглядываюсь вокруг, чтобы посмотреть, где вчера разбросала свои вещи, прежде чем рухнуть в постель.
— Вообще-то, если у тебя все хорошо, я бы поехала домой. У меня куча работы, — я закрываю глаза и сглатываю подступающую к горлу панику.
— Нет, — отвечает папа, и кажется, я с детства не слышала, чтобы он говорил со мной таким резким тоном. От чего мне тут же требуется глоток свежего воздуха и физическая дистанция.
Поставив кружку на столик, я вылезаю из кровати.
— На кухне, — говорит он. — Через десять минут.
***
— Ребенок, ты ужасно выглядишь.
— Ты уже говорил, — я обхожу его, чтобы сварить еще кофе. — Просто очень занята с книгой. Что случилось с Эвой?
Он слегка сутулится, когда отвечает:
— Судя по всему, начала видеться с каким-то парнем с работы.
— Насколько вольно мне трактовать термин «видеться»? — прислонившись спиной к стойке и повернувшись лицом к нему, спрашиваю я.
— Я сказал так из уважения к нежным чувствам моей дочери. А если точнее, то она трахнулась с ним в баре.
Я морщусь.
— Она сама тебе сказала?
Он смеется и растягивает это короткое слово с легкой дрожью в голосе:
— Не-а. Я застукал ее с ним, когда зашел к ней после ее смены. Хотел сделать сюрприз. Она стояла, перегнувшись через барную стойку, с его языком в глотке. И они не выглядели только что познакомившимися.
— Хочешь, я ей врежу?
Снова засмеявшись, он качает головой.
— Я хочу, чтобы ты сделала свою фирменную яичницу и рассказала о чем-нибудь хорошем.
Повернувшись к холодильнику, я достаю картонную упаковку яиц и пачку масла.
— Мне нечего рассказать.
— Нечего? — удивленно посмеивается он. — А как же Лера?
Я пожимаю плечами, радуясь, что стою к нему спиной, и достаю хлеб.
— У нас примерно то же самое, что и у тебя с Эвелиной.
— Лера тебе изменила? — хрипло восклицает он.
— Нет, — тут же отвечаю я, желая её защитить. — Ничего такого, это не… Долго рассказывать.
— На случай если ты не заметила, у меня теперь нет девушки. Так что времени у меня предостаточно, — он наблюдает, как я достаю из пакета два ломтя хлеба и ломаю на мелкие кусочки серединку для Яичной Корзинки — любимого завтрака папы. Когда я ее готовлю, он всегда наблюдает за мной с удивленным выражением на лице, будто это какой-то завораживающий ритуал. Это, конечно, потрясающе, но весь секрет в том, чтобы яйца и хлеб готовить вместе. Иногда я поражаюсь, как он только выживает в одиночку.
— Что произошло? — настойчиво спрашивает он. — Тем вечером вы тут с трудом отходили друг от друга. А сегодня ты приехала одна и спала в своей комнате впервые за долгие годы. Расскажи.
Оставив яйца и хлеб на столе, я достаю сковородку.
— Я не хочу говорить о Лере, — говорю я, чувствуя, что меня застали врасплох внезапно появившиеся слезы. Понимаю, что папа видит, как я их смахиваю, поэтому бормочу: — Прости, я на взводе. Я испортила все, что только возможно. Фильм, будущую серию книг. Отношения с Лерой. Все.
— Это не похоже на тебя, особенно что касается Леры.
Я смеюсь и включаю конфорку.
— Не похоже? Вспомни, когда Лера впервые пришла сюда. Ты смотрел на неё как на вымирающий вид.
— Это просто было необычно, — оправдывается он. — Ты еще никогда не приводила домой девушку.
— Я паниковала насчет работы и сказала ей, что мне нужно немного пространства, перерыв. Ну а она отправилась ужинать с кем-то еще, — потирая глаза, говорю я. — Она злится, и думаю, поэтому-то и пошла, — я кладу кусочек масла на сковородку и наблюдаю, как он тает. — Я сожалею о том, что сделала, но теперь не знаю, как это исправить.
— Но ты ведь буквально… — он делает паузу и качает головой. — Честно говоря, я из-за этого больше расстроен, нежели из-за произошедшего с Эвой.