Большой Стив потянул поводок — мы отправились дальше. Извилистая тропинка неуклонно спускалась вниз. Мы пробирались через цепляющиеся лозы с шипами, и я заметил несколько малиновых кустов. Я ждал лета с нетерпением: соберу ягод — Тара испечет пирог… Голубоватый мох лип к земле, серые камни торчали из земли, как наполовину выкопанные скелеты динозавров. И наконец, там были сами деревья — высокие, суровые и величественные.
Меня снова пронзил озноб. Воздух стал холодным, куда более подходящим ко времени года. Переступив через упавший ствол, я вновь задумался о том, кто проложил эту тропинку и кто по ней ходил, кроме меня и Большого Стива. Мы не заходили дальше, чем на милю, но тропинка убегала вперед. Как глубоко в лес она уходила? Пересекала его весь, насквозь? Сливалась ли она с другими, уже зарастающими тропами? Шла ли она до лощины Ле Хорна?
Я уже упоминал лощину. Мне довелось побывать там только раз, когда я еще учился в школе и искал укромное местечко, чтобы залезть в трусики Бекки Шрам. Это было наше первое свидание, и я помню его очень хорошо — 1987-ой, выпускной год. Мы смотрели «Пятницу 13» — не помню, какую часть — а после катались в моем «Мустанге» 81 года, слушали Ratt «Out Of The Cellar» и болтали о школе и всякой всячине.
В итоге мы оказались на грунтовой дороге, которая вела к ферме Ле Хорна. Дом и подсобные помещения пустовали уже почти три года. Нельсон Ле Хорн убил свою жену Патрицию в 1985 году, а потом исчез. Его никто больше не видел, а их дети разъехались кто куда: сын Мэтти, сидел за вооруженное ограбление в исправительной колонии где-то на севере, дочь Клаудия, вышла замуж и жила в Айдахо. А самая младшая дочь — Джина, она преподавала в школе в Нью Йорке. Никто из них не вернулся домой, насколько я знал. Из-за того что Ле Хорн формально считался живым, его дети не могли продать имущество, а закон Пенсильвании предотвращал захват имущества муниципалитетом или государством. Так ферма и стояла, заколоченная и заброшенная, предоставляя прибежище крысам и суркам.
Владения Ле Хорнов лежали посреди леса, нетронутого разрастающейся застройкой, которая уничтожила лесные насаждения в других штатах, и были окружены пустотой бесплодных кукурузных полей, которые никто не обрабатывал с самой трагедии. А в центре, как остров, находилась лощина.
Я оставил машину рядом с домом. Бекки предположила, что внутри могут быть привидения, и я развил тему, надеясь, что ей станет не по себе. Бинго! Бекки прижалась ко мне, тревожно поглядывая на заколоченные окна и покосившуюся дверь.
Помню, бросил взгляд в сторону лощины, пока обхаживал ее. Даже в темноте можно было разглядеть яркие желтые знаки «Прохода нет» и «Частная собственность», висящие на деревьях.
Бекки позволила засунуть руку в ее джинсы, и я услышал, как ускорилось ее дыхание, стоило мне подобраться к киске, прикоснуться кончиками пальцев к затвердевшим соскам. Всё шло отлично, как вдруг она меня прервала. Скрыв раздраженное разочарование за невинной улыбкой, я предложил прогуляться до лощины. Расчет был прост: добавить страха, чтобы неприступные стены Бекки рухнули.
Лощина — темное пятно между четырьмя покатыми холмами — была местом, где никогда не ревела бензопила и не звенел топор. Извивающийся ручей протекал где-то в центре. Мы слышали журчание воды, но еще не успели зайти так далеко чтобы его увидеть.
Что-то мелькнуло в темноте между деревьями…
Что-то большое. Оно бросилось в нашу сторону. Ветки ломались под его ногами с щелчками, похожими на выстрелы. Бекки вскрикнула и стиснула мою руку настолько сильно, что после остался синяк. Мы свалили оттуда ко всем чертям. Кем бы оно ни было, на глаза оно нам не попалось, но мы слышали его фырканье — первобытный звук, и я до сих пор слышу его. Олень или даже медведь. Всё, что я знаю, так это то, что у нас от страха душа в пятки ушла. Так что я никогда туда больше не совался.
Большой Стив вернул меня в настоящее, остановившись как вкопанный. Он стоял прямой как доска, ноги в стойке, хвост поджат. Его рычание, которое началось как тихое низкое урчание где-то внутри, становилось все громче и громче. Я ни разу не слышал, чтобы он так рычал, и даже подумал, что по ошибке взял на поводок чужую собаку. Он никогда так не злился. В рыке слышалась ярость. И смелость.
Или дикий страх.
Как будто воспоминания вызвали то самое существо: кто-то с треском рвался через кусты в нашу сторону. Шерсть Большого Стива встала дыбом, а рык превратился в грозный лай.
— Давай, Стив. Пошли! — сердце бешено забилось в груди. Я потянул поводок, но пес не двигался с места. Он снова залаял.