Внезапно из темного угла кельи выскочил черный кот и, подкатившись под ноги монаху, завертелся возле колен, мешая ему кланяться и креститься.
Иноки оторопели: откуда в закрытой наглухо богадельне взяться коту?
Животное, словно порожденное ночной темнотою, вело себя нагло и дико: кот разбегался и с наскоку поддавал под колени Иллариону, визжа и рыча, пытался сбить монаха с ног; забегал, подставляя кланяющемуся свой зад с задранным хвостом…
Но невозмутимый иеромонах, осеняя себя крестом, не останавливал ни молитвы, ни поклонов: стоял, крепко уперевшись ногами, словно железная скала, – откуда только силы брались? Нагибаясь в земном поклоне, вытягивал руку и отшвыривал от себя настырного зверя; тот улетал с мявом, но тут же со злобным шипением кидался обратно…
Марк, завидя стойкость Иллариона, воспрял духом и тоже начал молиться, креститься и кланяться Богородице. Иосиф же только шептал молитву, не понимая слов. Перед рассветом тьма всего сильнее, и ему казалось, что эта тьма, сгустившись, лишает его разума.
Он не увидел, как первый солнечный луч озарил келью, – упал бездыханным, лишившись чувств.
– Чего ты боишься? – спросил Илларион.
– Тьмы боюсь, отче. Зла.
– Тьма есть отсутствие света, отрок. Зло есть отсутствие добра – пустота оно, понимаешь? Демон существо пустое, от слабостей наших питается. За счет наших грехов живет. Если же в твоей душе твердо добро поставлено – никакое зло ничего с тобой поделать не сможет. Пойми же: чего ты боишься? Добро поистине существует, а зла на свете вовсе нет, ежели есть добро и любовь! Прежде всего – в тебе самом.
Иосиф смотрел в светлое лицо своего наставника и согревался теплотою его взгляда. С Илларионом ему было не страшно – спокойно и даже весело. Но это ведь он, Илларион, такой.
«А я – что? – думал. – Я мелкая сошка. Так, плевок собачий…» В нем и не поместится никогда доброта, такая как у Иллариона – бескрайняя; мужество, такое как у Иллариона – стальное; знание, как у Иллариона… Куда ему, несчастному Рябику, до своего наставника? Его даже совсем мелкие сопливые пацаны за веснушки дразнят… Откуда бы в нем великому взяться? Нет. Вот пустоты много. Пустоты, тления, праха могильного, ужаса… Тьмы. Эх, проклятье! И что поделать ему с подлой трусливой натурой?!
– Если не справишься с собой – демон и нас с Марком погубит, – сказал Илларион. – Сегодня, думаю, все решится: или мы его победим, или он – нас.
На третью ночь заготовили Илларион с Марком все для обряда водосвятия. Монахи из храма святой воды нанесли побольше, чтоб хватило каждый кирпичик в богадельне окропить.
Труд предстоял немалый: обойти все коридорчики, кельи, келейки, кладовые, во все углы заглянуть, молитвы на порогах отчитать и каждую пядь в убогом доме свяченой водой сбрызнуть.
– Ну, иноки, сделаем так: на первом пороге вместе молитвы отчитаем, а там разойдемся каждый в свою сторону, но не дальше семи шагов, чтоб и слышать, и видеть друг друга. Дверей нигде не закрывайте, молитесь неустанно и вслух, и безмолвно, как в пустыни вас учили. Но главное: не бойтесь беса – от веры и бесстрашия он слабеет.
Так сказал Илларион и ободряюще улыбнулся инокам.
Встали они трое на пороге длинного и холодного сводчатого коридора, что начинался прямо от дверей богадельни, и отчитали защитные молитвы. Илларион начал обряд водосвятия, сунув кропило в ведерко и размашисто покрестив воздух перед собой: свят, свят, свят!
Капли святой воды оросили лица; Иосифу, несмотря на все его страхи, сделалось весело. Ему всегда нравилось водосвятие; нравилось вздрагивать и ежиться от прохладных водяных брызг. Он представил, как сейчас во всех темных углах будут окачены водой бесы, как им мокро, зябко и неуютно сделается в их насиженных местах. Да и вода-то не простая – святая! От крещеной воды у бесов корчи.
Иосиф чуть не рассмеялся своим мыслям. Но Илларион строго глянул на него: не отвлекайся! Продвинувшись вперед по коридору, они встали напротив первых трех келий и отворили их двери. Марк встал на пороге той, что слева; Илларион выбрал правую, а Иосиф, подавляя неуместные смешки, отчего выходило в его горле какое-то бульканье, прошел на семь шагов от Иллариона и, сделав еще шажок, встал тоже справа.
– Отче наш… – начал Илларион и едва руку с кропилом поднял – пронесся по коридору вихрь. Взметнулись и хлопнули одна за другой все двери; засовы, их запирающие, отскочили. Понесло паленым из каждого угла. Завыло, засвистало, застонало вокруг так, что Иосиф зажал уши – показалось, что от гадостного непотребного звука голова его треснет, словно гнилая тыква. Выронил он свое кропило; нагнулся, чтобы поднять, но только лишь повернулся спиной, как дверь кельи перед ним распахнулась и что-то рывком вдернуло его внутрь, в полную темноту.