Она хрюкнула.
— Папа будет очень злиться.
— Думаешь?
— Он — предводитель колонии. Думаешь, ему хочется иметь сына, который порхает, словно птица?
Сумрак сглотнул.
— И помни, что сказала Мама. Веди себя, как вся колония, или же ты рискуешь быть отвергнутым колонией.
— Ты же никому не станешь говорить об этом, — поспешно сказал Сумрак. — Обещай мне, Сильфида.
— Не волнуйся, — добродушно произнесла она. — Обещаю. Я сохраню твою тайну.
Хищнозуб бродил по лесу.
После своего первого убийства его сжигал стыд — почти такой же острый, как боль, которая сводила его кишки. На берегу ручья его вырвало, и он выплюнул часть проглоченного, а затем вернулся к Рыщущим, обещая себе, что никогда больше не станет делать этого. Патриофелис прав: это было варварство. Но прошёл день, за ним другой, а память об этой тёплой плоти парамиса ни разу не покидала его. Она сохранялась у него во рту, покалывая слюнные железы. Поверхность его зубов не могла забыть экстаз разрывания плоти. Его сознание стало полем затяжной битвы, где мысли воевали друг с другом снова и снова, до самого истощения.
Это было неестественным; это было естественно.
Он не мог делать этого ещё раз; он хотел бы сделать это ещё раз.
Даже когда он спал, его мучали видения охоты, которые приносили в равной мере и угрызения совести, и восторг.
Уже наступала ночь, и он был в чаще леса; его зрачки расширились. В голове повторялись два слова.
«Я должен».
Он ушёл подальше от остальных фелид, но следовало убедиться, что за ним не наблюдают никакие другие звери.
Он очистил свой ум от всех прочих мыслей и сомнений.
Его зубы оскалились, ноздри расширились.
Там.
Мелкий наземный зверёк копал корешки у основания дерева. Хищнозуб осторожно подкрался к нему сзади. Это был не «он» и не «она». Это было «это». Это не было ни сыном, ни дочерью, ни отцом, ни матерью. Это было добычей. Это принадлежало ему, и было предназначено для пожирания.
Под его лапой хрустнул прутик; корнеед обернулся и увидел его. Они взглянули друг другу в глаза. Сначала приземистое тело корнееда не выказало ни следа тревоги. Встреча в лесу с фелидами была обычным делом, и все звери, встречаясь друг с другом, вели себя мирно. Но на сей раз корнеед, видимо, почувствовал в Хищнозубе нечто иное, чем простое безразличие.
Хищнозуб увидел, как он напрягся, готовый к бегству.
«Нет!» — взвизгнуло существо.
Хищнозуб бросился вперёд, а затем прыгнул. Это была отвратительная схватка.
Корнеед, сокрушённый всей его силой, царапаясь и кусаясь, дважды выкручивался из челюстей Хищнозуба и пытался уползти прочь на своих израненных лапах. Но каждый раз Хищнозуб опять хватал его, сильнее сжимая его горло. Убийство потребовало намного больше времени, чем ожидал Хищнозуб. Это дело было шумным, воняло потом и грязью. Когда тело пожирателя корешков, наконец, обмякло, Хищнозуб забеспокоился: их шум наверняка услышали. Тяжело дыша, он уволок тушу в густые заросли кустов чая. Его дыхание стало беспорядочным и прерывистым. Он на мгновение прислушался, но ничего не услышал рядом с собой. А потом он уже просто не мог ждать ни секунды. Кровь толчками бежала по его жилам, и он почти изнывал от желания. Он перевернул корнееда мордой вниз, чтобы больше не приходилось смотреть в его мёртвые глаза, и разорвал мягкую плоть его брюха. Он знал, что ему нужно кормиться побыстрее, потому что сильный пьянящий запах из кишок растёкся бы по лесу со скоростью бриза.
Он ел, словно изголодавшееся за много дней существо, не замечая ничего вокруг.
Когда он поднял голову, чтобы отдышаться, оказалось, что с другой стороны кустарников, не дальше, чем с пяти футов, за ним наблюдала Пантера.
— Что же ты наделал? — прошептала она.
Её нос дрожал от запаха; усы подёргивались от волнения, а уши стояли торчком. Её удивление заставило его осознать, как он мог выглядеть со стороны: кровавое месиво вместо морды и лохмотья плоти, застрявшие у него между зубами.
— Нам предназначено делать это, — спокойно сказал он. — Попробуй кусочек.
Она сделала шаг назад.
— Пантера, — произнёс он, уязвлённый страхом и отвращением, светящимися в её глазах. — Это уклад будущего. Так мы будем править.
Она развернулась и побежала прочь.
ГЛАВА 7. Уклад будущего
Сумрак проснулся рано; его мускулы так сильно болели, что он спрашивал себя, так ли сильно ему хочется летать. Когда он сделал вдох, его грудь отозвалась пульсирующим жаром, а плечи содрогнулись от боли. Попытка сложить паруса заставила его вздрогнуть. Он лежал очень тихо, слушая, как запевает утренний птичий хор: первые одиночные крики разносятся по лесу, а затем множатся, словно повторяемые эхом. Обычно их музыка наполняла Сумрака восхищением и чувством благоденствия; он любил представлять себе, что птицы своим пением творили для него день, волшебным образом вызывая солнце. Но в это утро он ощущал тяжесть волнения.
Он должен быть счастлив. Вчера они с Сильфидой вернулись к дереву задолго до остальных, присоединились к остальному молодняку, а их отсутствие оказалось совершенно не замеченным измученной Брубой. Они пережили приключение и избежали наказания. А когда настал вечер, поисковые партии одна за другой вернулись на поляну, и все они принесли одинаковые новости. Не было замечено ни единого признака присутствия ящеров или их гнёзд. На секвойе царило радостное настроение. Сумрак ощутил облегчение, зная, что остров был безопасен, и удовольствие от того, что его отец доказал, что Нова была неправа.
Но всё это казалось ему неважным.
Он умел летать.
Он закрыл глаза и вспомнил волнующие ощущения. Хотя в данный момент он ощущал себя, словно камень, пытающийся плавать. Стоит ли рассказывать родителям, что он умеет летать? Станет ли он скрывать это всю оставшуюся жизнь? Он взглянул на своих мать и отца, глаза которых ещё были закрыты, и спросил себя, что же скажут на это они.
— Идём, — сказал Сильфида, заворочавшись рядом с ним. — Я хочу есть.
Он с трудом последовал за сестрой. Прыгнув в воздух, он должен был удерживать себя от желания махать парусами. Он слегка застонал от боли, когда раскрыл паруса, туго натянул их и начал охотиться. Его пустой живот ныл, но он чувствовал себя вялым.
— С тобой всё в порядке? — спросила Сильфида, когда их пути в воздухе пересеклись.
— Просто болит, — пробормотал он.
Когда взошло солнце, на поляне стало заметно теснее. Охотничьи успехи Сумрака были скромными. Какое-то чувство тлело в самых дальних закоулках его души, и он понял, что это был гнев. Каждый мускул в его плечах и предплечьях желал махать, и всё же он отвергал самого себя. Если он умел летать, то почему он не летал? Почему он должен так сильно бояться быть таким, какой он есть?
— Ты ведь не собираешься сделать что-нибудь глупое, верно? — с участием спросила Сильфида, планируя рядом с ним.
Он накренился и свернул в сторону, кипя от злости.
Попробовав поймать бабочку-огнёвку, он промахнулся.
— Что, не слишком везёт на охоте, бесшёрстный?
Это был Кливер, который планировал прямо над ним.
Сумрак не обратил на него внимания. Он следил за стрекозой, кружащейся слишком быстро, и добыча пролетела мимо его головы, набирая высоту.
На него снова посыпались насмешки Кливера.
— Позволь, я покажу тебе, как это делается, бесшёрстный, — сказал Кливер, устремляясь вниз, на стрекозу.
Вытерпеть это Сумрак уже не смог. Его паруса мгновенно пришли в действие, и он сильно замахал ими, одновременно взлетая и закладывая вираж, а охотничьи щелчки повели его прямо к стрекозе. Он схватил её в воздухе, почти на секунду опередив Кливера.
— Вот, — крикнул он, — как это делается!
Кливер был слишком удивлён, даже чтобы закричать от негодования. Он на мгновение кувыркнулся в воздухе, выровнялся и недоверчиво взглянул на Сумрака.