Сумрак развернул свои паруса и оглядел них. Крылья. Он закрыл глаза, спел над ними свою эхо-песню и увидел, как они сверкали серебром перед его мысленным взором: поверхность кожи искрилась, словно море. Он пытался воспринимать их как нечто естественное, а не как каприз природы.
Летучая мышь.
Так она назвала себя — и ещё его самого. Он противился принятию этого названия. Всю свою жизнь он считал себя рукокрылом. Если отвергать это, разве не придётся отвергнуть и часть самого себя? Это было, как если бы кто-нибудь сказал ему, что он больше не был сыном Икарона.
Он подумал о Сильфиде, которая зависела от него, и мгновенно отправился в путь, страстно желая вернуться — добрым вестником.
Большую часть пути назад ему пришлось бороться с крепким встречным ветром, и уже темнело, когда Сумрак был на подлёте к лесу, в котором он покинул свою колонию. Усталость отяготила его крылья. Он фыркнул, удивляясь самому себе: он непроизвольно думал «крылья» вместо «парусов». Эти два слова мягко отзывались эхом в его голове на протяжении всего путешествия, словно сражаясь за превосходство. Он даже немного испугался того, как легко пристало к нему новое слово. Но ведь слова не меняют сути вещей, верно? Или всё же меняют? Возможно, слова, некогда родившиеся в мыслях или высказанные вслух, обладают некой силой и делают мир таким, как есть.
Теперь, когда он был уже почти готов вновь встретиться со своей колонией, его смелость улетучивалась. Мог ли он рассказать им о Химере? Как он сумел бы объяснить, что он сам, фактически, мог быть даже не рукокрылом, а чем-то иным под названием «летучая мышь»? Если они и раньше думали, что он был странным, что же они подумали бы о нём теперь?
Он никогда не забывал того, что когда-то давным-давно на острове сказал ему Кливер: что его могли бы изгнать из колонии, если бы не его отец. Станут ли теперь его слова поводом для того, чтобы Нова сделала это, особенно когда его отец умер?
Но, возможно, она бы так обрадовалась тому, что он нашёл для них новый дом, что не стала бы обращать внимания на его отличия от остальных. Он сослужил хорошую службу колонии. Они не могли высылать его после всего того, что случилось с ними. В любом случае, как только они доберутся до нового дерева, предводителем будет Австр, а не Нова, а родной брат никогда стал бы выгонять его.
«Ты не изменился, — пытался он успокоить себя. — Ты такой же, каким был всегда».
Но он всегда был иным, чем они. И теперь он знал, что есть и другие, похожие на него. Это и успокаивало, и волновало его. Это означало, что он и вправду был существом нового рода, и уйти от этого было нельзя. Он решил, что пока расскажет об этом только Сильфиде. Позже, когда всё более или менее уладится, он сообщит об этом остальным членам колонии.
Вот и нужное место. Он помнил то высокое дерево с вершиной, опалённой молнией. Он нырнул вниз через полог леса, ловко огибая ветви.
— Это я, Сумрак! Эй, все! Я вернулся!
Всем, что приветствовало его, были обычные звуки сумеречного леса: трели и щебет птиц, всё усиливающийся гул насекомых.
— Привет! У меня хорошие новости! Австр? Сильфида?
Все ветви были пусты.
ГЛАВА 20. Брошенный
Запах его колонии на коре был слабым, но узнавался безошибочно: это был тот запах, с которым он вырос. Сейчас, нюхая его, но не видя ни единого рукокрыла, он ощутил сильнейшее чувство покинутости.
Нова сказала, что они будут его ждать. Сильфида тоже обещала это.
Он старался не поддаваться панике. Может быть, они сейчас просто немного в стороне от него, охотятся. Или, возможно, нашли группу деревьев получше. Он вновь взмыл в воздух и полетел, описывая всё более и более широкие круги, всё время окликая свою колонию. Ни одного голоса в ответ.
Затаив дыхание, он скорчился на ветке. В какую сторону они направились? Он мог лететь быстрее, чем они могли планировать, но как узнать, какое направление выбрать? И даже если бы он нашёл их, что тогда?
Несмотря на всё, что случилось с ним и его семьёй, он никогда не чувствовал себя побеждённым — ровно до этого самого момента. Он был отвергнут своей собственной колонией. Нова обманула его. У неё и в помине не было никаких намерений путешествовать к тому далёкому дереву, которое он увидел. Ей просто нужно было, чтобы он ушёл. Вероятно, она надеялась, что он будет убит по пути туда.
Он всё не мог подавить желания плакать, и ему пришлось испустить небольшой звуковой импульс, потому что своим мысленным взором он увидел небольшие звуковые вспышки пустых ветвей вокруг себя. Это зрелище заставило его ещё острее ощутить внутреннюю опустошённость. Просто пустота. Там никого нет.
Кроме…
Что-то мелькнуло на краю его поля эхозрения. Он открыл глаза и с надеждой повернулся.
По ветке прямо на него мчался фелид со свирепыми глазами и развёрстой пастью. Он нападал.
Сумрак бросился с ветки. Фелид прыгнул за ним. Сумрак ощутил ужасный жар его дыхания на своих хвосте и задних лапах. Он раскинул крылья и неистово замахал ими, поднимаясь в воздух. Глянув вниз, он увидел, как фелид, руля в воздухе пушистым хвостом, приземлился на ветке. Он шипел и рычал на него.
Сумрак оставался в воздухе, оглядывая окружающую местность. Он знал, как охотились фелиды, и не хотел оказаться на их охотничьей тропе. Но его яростный взгляд не встретил больше ни одного хищника. Он сел повыше, откуда мог хорошо разглядеть фелида. Сумрак узнал его.
— Хищнозуб, — сказал он.
Уши фелида дёрнулись.
— Не люблю, когда моя еда разговаривает со мной, — прорычал он.
— Я не твоя еда, — с негодованием ответил Сумрак, по-прежнему проверяя окрестности на случай, если это была ловушка.
— Ты — тот, кто может летать, — сказал Хищнозуб, расхаживая по ветке. — С острова.
— Как же ты выбрался оттуда? — выпалил Сумрак.
Хищнозуб самодовольно промурлыкал:
— Ага. Значит, ты слышал, что они пытались держать меня там в заключении. Солдаты не справились с поставленной задачей. Остров мне больше не нравился, так что мы ушли оттуда.
Сумрак ничего не ответил — настолько сильно он был удивлён, и ещё переполнен надеждой. Если фелиды покинули остров, это означало, что он снова может принадлежать им.
Они могли пойти домой!
— Если ты подумал о том, что можешь туда вернуться, то у меня для тебя печальные новости, — сказал Хищнозуб. — На твой остров положили глаз хищные птицы новой разновидности.
— Диатримы? — вздрогнув, спросил Сумрак.
— Нет. Это летающие птицы, очень свирепые и сильные; у них когти и клювы, которыми они легко смогли убить одного из моих сородичей.
Надежда Сумрака угасла. Если эти птицы были такими ужасными хищниками, что выжили оттуда фелид, едва ли они были бы безопасны для рукокрылов.
— И много их там? — спросил он.
— Много. Они бы устроили резню твоим сородичам.
Сумрак огорчённо хрюкнул.
— Точно так же, как поступил ты.
— Конечно. Это часть моей природы.
— Не все фелиды едят мясо.
— Не все рукокрылы умеют летать. И что тут более неестественно?
Какое-то мгновение Сумрак не знал, что сказать в ответ.
— То, что делаю я, не вредит никому, — ответил он, но подумал об Эоле, которого убили птицы.
Хищнозуб растянулся на ветке; похоже, его желание охотиться несколько ослабело.
— Ты и сам вскоре можешь превратиться в мясо.
— Нет, — ответил Сумрак.
— Мы, фелиды — далеко не единственные звери, кто так делает, — Хищнозуб понюхал воздух и попробовал его на язык. — И где же твоя колония?
— Они бросили меня, — сказал Сумрак. Он не видел причин врать. — Они думают, что им больше повезёт в поиске нового дома без меня. Они решили, что я — отклонение.
— И что интересно, — заметил Хищнозуб, — мы оба оказались отвергнутыми из-за наших естественных наклонностей. Всего лишь за то, что мы такие, какие мы есть.
Сумраку не понравилась сама мысль о том, что у него есть что-то общее с этим существом.