Деву не уничтожили, но оставили в подвалах храма и забыли там на много, много зим.
И вот теперь Экзекутор предложил ей воспользоваться.
Я пробовала возразить. Боги видят, пробовала.
«А если он обезумеет?» - спрашивала я.
- Боги охранят его, - отвечал мой лорд.
«Разве ты можешь так мучить нашего сына?» - спрашивала я.
- Он забудет то, что было с ним в Деве, - отвечал мой лорд.
«Неужели нет иного выхода?» - спрашивала я...
- Нет. Иного выхода нет, - отвечал мой лорд.
И эти слова его вновь прозвучали приговором.
Когда я забылась тревожным сном, мне приснился мой сын: он плакал и выкрикивал моё имя, пока Экзекутор закрывал его в Деве - а даже когда его заперли, изнутри барабанил кулачками по крышке, а вокруг стояли бесстрастные люди в плащах цвета сумерек, и мой сын кричал, кричал, кричал; и доселе спрятанные шипы выдвинулись, пронзая его тело, омываясь кровью, заставляя захлёбываться булькающим криком...
Я проснулась в холодной, мокрой, липкой от пота сорочке. Моего лорда не было рядом, и я кинулась искать его.
Я хотела сказать, что согласна на монастырь, на изгнание, на смерть - что угодно, лишь бы моего сына, моего любимого маленького третьего оставили в покое. И пусть мой лорд будет его презирать, не беда: он вступит в Пресветлый Орден и навсегда покинет отчий дом. Будет исцелять людей и избавлять от мук тех, кому уже не помочь. Он спасёт множество жизней, а потом найдёт себе жену, похожую на королевну из наших любимых песен, и проживёт долгую счастливую жизнь. Такую, к которой зовёт его белое сердце. Светлое сердце.
Только это важно. Не то, чего хочу я. Не то, чего жаждет его отец.
Но я опоздала.
Первые же слуги, которых я встретила, опустили глаза и ответили, что их господин отбыл ещё до рассвета - с маленьким лордом.
Я приказала оседлать коня: я хорошо ездила верхом, когда была незамужней девой.
Я помчалась по дороге в город, не обращая внимания на холодный ветер, хлеставший меня в лицо утренним снегом. Я скакала так быстро, что мне казалось, будто я обгоняю солнечный свет.
Но я опоздала.
Когда я ворвалась в храм, должно быть, вид у меня был безумный; иначе почему бы на мой вопрос прислужник, собиравший свечи, молча указал мне, где комната с Девой?
Я бежала, подобрав складки юбки, поскальзываясь на мраморном полу - так быстро, как только могла.
Я преодолела бесконечность длинного коридора, казалось, за несколько мгновений, и распахнула дубовые двери с криком «стойте», и все, кто был в комнате, изумлённо обернулись на меня.
Но я опоздала.
Я увидела Деву у дальней стены, а рядом - моего лорда и Экзекутора, в этот миг откинувшего железную крышку.
А потом я увидела своего сына.
Ещё миг он, полностью обнажённый, держался на ногах внутри Девы - а потом упал навзничь и скрючился на полу, как младенец, будто только что родился во второй раз. Но когда мой лорд, опустившись наземь, коснулся его плеча, мальчик поднял голову и посмотрел на него.
Я не сразу поняла, почему мой лорд отшатнулся. Я поняла лишь тогда, когда мальчик взглянул на меня - глазами светлыми, как голубой лёд, и столь холодными, какой не бывала ни одна зима.
Но никто, кроме нас, не был испуган переменой.
- Одарён, - почти шёпотом молвил Экзекутор. - Одарён, Владыка, так, как никто из нас. Я чувствую его силу даже сейчас.
Он - и все остальные - преклонили колени одновременно с тем, как мой лорд встал и отступил на шаг; и я видела недетский, внимательный взгляд, которым мальчик обвёл всех присутствующих.
А ещё я видела улыбку, которая исказила при этом его губы. Недетскую, кривую улыбку.
И я окончательно и бесповоротно поняла...
...я опоздала.
С тех пор минул год.
Я больше не жена лорда. Я вдова лорда. Ибо мой муж сгорел от лихорадки спустя шесть полных лун после того, как существо, которое когда-то было моим сыном, вышло из Железной Девы.
Я пыталась относиться к нему, как к сыну. Видит Пресветлый, пыталась. Но оно забыло всё, что когда-то нас связывало.
Оно сторонилось меня. Оно не желало ни моего общества, ни моих песен. Больше всего оно любило одиночество. Или общество братьев - на время тренировочного боя, которые теперь редко оканчивались без травм. И травмы оставались не у существа: ведь оно, в отличие от моих детей, не знало пощады. Не знало милосердия. Не ведало грани чужой боли, после которой нужно остановиться.
Поначалу моему лорду даже нравились перемены в сыне. По крайней мере, он так говорил.
А мне казалось, что его они пугают не меньше меня.