Безымянный подходит почти вплотную, и старуха наклоняется к нему, распахивая рот. Он огромен и черен – не могила, но бездонная пропасть, врата на ту сторону, в царство бескрайней пустоты, бескрайней правды. Навь.
Безымянный не сбавляет шага. Ворона, его верный поводырь, исчезает в чудовищной пасти. Где-то далеко позади, среди занесенной снегом жизни пронзительно, по-детски смеется мертвый кот.
В последний момент страх и отчаяние вдруг вспыхивают на тлеющем кострище его души – жажда иных мечтаний, иных свершений, тоска по так и не произнесенным, по так и не услышанным словам вновь запускают сердце, и белую коросту маски пересекает новая трещина, гораздо глубже остальных. Уже понимая всю безнадежность попытки,
уже не успевая удержать
гаснущие обрывки сознания, он старается
остановиться,
отшатнуться от огромных
безгубых челюстей,
и у него почти получа…
Андрей Кокоулин
Свет исходящий
Ближе к вечеру вся Мостыря, побросав дела, тянулась на околицу, и там, сгрудившись на специальной площадке, отбивала поклоны на северо-запад.
В столицу.
Голосили вразнобой, пока зычный Потей Кривоногий не начинал терзать воздух рефреном:
– Мемель Артемос…
Тогда уже звучали более-менее слитно, подстраиваясь, подлаживаясь:
– …светозарный!
– Мемель Артемос…
– …солнцеликий!
– Мемель Артемос…
– …прекрасный!
Нагибались, прямились, ждали сполоха на горизонте.
– Мемель Артемос…
– …отец мудрости!
Иногда и двухсот поклонов не хватало.
Золотой сполох означал: услышаны. Принял Ме-мель Артемос воспевания, одарил отсветом. После только и расходились.
– Мемель Артемос…
– …защита и опора!
Мать дышала тяжело, но сгибалась усердно. Ференц смотрел на нее с жалостью, а в голове по привычке звенело: «Дура одышливая, ну упади на колени, как Тая Губастая или как Шийца Толстобрюхая, все легче будет – нет же, невдомек».
Лицо у матери было темно-красное от прилившей крови.
– Мемель Артемос…
– …любовь и счастье!
На двести семнадцатом наконец свершилось.
Край неба над зубцами леса резко выцвел, искристое золото рассыпалось по нему и быстро погасло.
– Все, уроды, расходимся, – пробасил Потей и пошел с площадки первым.
За ним, устало переругиваясь, разнородной толпой потянулись остальные.
Подставив плечо под скрюченные пальцы, Ференц помог матери отдышаться. Мать перхала, но скоро все тише и тише. Затем отерла губы кулаком.
– Что, косорукий, – спросила, – и мы, что ль, пойдем?
– Чего ж нет?
Ференц не сразу поймал ее под локоть, мать ступила, болезненно скривясь, сделала еще шаг, и они медленно побрели за идущими впереди.
– А морква-то совсем дохлая, – сказала мать.
Они миновали косую деревенскую ограду.
– Так а че морква? Репа тоже, – сказал Ференц. – Репу крот ест.
Вытянул длинную шею колодезный «журавль», проплыл. Мигнул крашенными ставнями сквозь черемуху дом Гортеля Горбатого, огородец, лавочка, прижатая оглоблями скирда.
Мать вздохнула.
– Завтра распашу землю у оврага. Не хотела, но придется.
– Хочешь, я поговорю на тебя? – предложил Ференц.
– Идиот! – Мать выдернула локоть, сверкнула глазами. – А узнает кто? Чтоб тебе в голову-то кто постучал! Вымахал, а ума не нажил. Нельзя свет на себя тратить! Сколько живу, не было в семье такого. И не будет!
– А чем плохо-то? – спросил Ференц.
И зажмурился от звонкой пощечины.
Мать хотела ударить еще, но сплюнула и грузно пошла прочь.
Прижав ладонь к щеке, Ференц поплелся следом. Люди скрывались за заборами, скрипели двери, где-то плескала вода. У дома Таи Губастой полоскалась на веревке мужская рубаха. Тая была вдовая. А где-то вот нашла себе.
Не по свету ли?
Ференц закусил губу. Ох, матушка…
Ну кто осудит, если шепнуть одно-два добрых слова? Противозаконно, но все ж балуются. Не лампы же зажигают по ночам? Ай-ай, до ветру со светом захотелось… Можно даже такие слова выбрать, чтоб едва-едва светились в человеке.
И так уже сил нет…
Ференц перешагнул лужу, держа приземистую фигуру матери в поле зрения.
Их дом зеленел лишайной крышей, учуяв, загавкал, выбежал к забору Шпынь, грязно-рыжий пес с вечно чумазой мордой.
– Ты еще! – замахнулась на него мать. – Вот полай у меня, полай!
Она топнула, открыв калитку.
Шпынь поджал хвост и убежал в лопухи, таща за собой веревку.