Сколько они встречались с лосями — и не перечесть. Так что спокойнее. Спокойнее. У страха глаза велики. Андрей прикрыл глаза и сделал глубокий вдох.
Хруст. В ноздри ударил гадкий запах. Как будто кто-то вывалил рядом с палаткой червячницу со стухшими опарышами. Пальцы вцепились в спальник, но что-то удерживало от вскрика. От движения. Что-то вселилось во взрослого мужчину, превратив его в зайца перед удавом.
В горле пересохло. Кто-то рядом с палаткой? Но кто?
«Запах падали. Медведь. Людоед».
Андрей старался не дышать, мечтая, чтобы странный гость ушел. Мечтая, чтобы тот, по ту сторону, потерял интерес к их лагерю и отправился в дыру, откуда вылез. Несколько долгих минут Андрей напрягал слух в ожидании. Думал, что если тот, по ту сторону, не услышит ни звука — то уйдет. Но тут заворочался Борис. Глаза Андрея расширились от ужаса, он подтянул к губам палец, показывая брату: «Тихо!». Вот только тот не увидел жеста. Пробормотал что-то, шмыгнул носом и приподнял голову.
— Что за вонь? — прохрипел он. — Дрон? Спишь?
Хр-р-р-р-р. Стенка палатки со стороны Бори вспучилась, как кожа под нажимом иглы, и порвалась. Что-то чавкнуло, будто нога наступила в промокшую глину. Брат дернулся, хрипнул. И застыл в приподнятом положении.
Что-то пригвоздило Борю к земле. Пробило затылок, вышло через рот, пропороло грудную клетку. Руки брата безвольно упали на спальник. Он согнул-разогнул ноги в агонии, и в палатке запахло сладковатым металлом. Смертью. Кровью.
Андрей не мог оторвать взгляда от этого движения. Медленного, издевательского. Беззвучного.
Последнего.
Боря...
В душе, в оковах оцепеневшего тела, поднялся жуткий вой боли. Где-то там, под взмокшей от ужаса плотью, бился крошечный человечек, который все понимал, который хотел действовать. Но Андрей просто смотрел. Смотрел на черный шип, пронзивший родного брата. Человека сурового, умного и преданного. Глаза заболели от напряжения. Брызнули слезы. Но он никак не мог отвести взгляда. Никак не мог поверить в то, что видит.
Надо закричать. Надо закричать. Андрей разомкнул онемевшие губы, но не смог выдавить из себя ни звука.
Нечто по ту сторону палатки вновь пошевелилось. Качнулся шип, и вместе с ним качнулся Боря.
«Печальная история, брат. Да-да», — будто сказал он этим жестом.
Тот, снаружи, чего-то ждал. Прислушивался.
Андрей зажмурился. Понял, что до боли в кулаках сжал край спальника (который подарил ему Боря).
«Там же Стас! Надо предупредить его!» — мелькнуло в голове.
Но из омертвевшего горла не вырвался даже сип. Тело хотело жить. Тело не могло позволить, чтобы какой-то мелкий глупец подвел его.
Снаружи опять послышался хруст. Неведомый, будто переступили с ноги на ногу. Вновь пахнуло гнилью, и вдруг завизжала Настя. Лес зашумел от пронзительного крика. Тайга заволновалась. Где-то на берегу с диким кряканьем ушли в небо утки. Андрей сжал зубы так сильно, что в клыки отдалась острая боль.
Вопль прервался так же резко, как и начался. Покой и уют утреннего леса вернулись обратно, словно ничего и не произошло. Он вновь открыл глаза. Вновь увидел мертвого брата. Едва удержался от всхлипа, отпустил, наконец, край спальника и протянул руку к убитому Боре. Отдернул ее, так и не коснувшись.
«Он мертв. Он мертв. Он мертв».
Господи, нужно было закричать. Он обязан был... Он бы предупредил их.
Хруст. Их двое. Как минимум двое. Местные? Андрея затошнило. Черный шип, пробивший голову Бори зашатался, отчего что-то в груди брата захлюпало, зачавкало. Некто с той стороны подошел вплотную к палатке, наступил сквозь нее на тело Бори и вырвал оружие. Голова брата безвольно упала на маленькую походную подушку. Гордость Младшего Собака.
Горло свела судорога.
«Тихо-тихо-тихо!» — тот маленький человек внутри все осознал. И теперь он не пинал отупевшее тело. Теперь он умолял его не выдать себя случайным звуком. Каким-нибудь подленьким шмыганьем.
Хруст. Тяжелые шаги. Рядом с неведомым кто-то встал. Точно двое.
Андрей почувствовал, как от остывающей крови брата намокает спальник. Как такое могло случиться? Как сильный, умный, верующий, одухотворенный человек вдруг в один миг стал просто кучей сырого мяса. Источником отвратительной лужи.
Брат...
Павлов изо всех сил держался, чтобы не разрыдаться в голос. О, теперь-то он мог и разреветься, и закричать, как Настя. Теперь, когда поздно — наверняка мог. И тогда убийцы, от которых его защищала лишь тонкая ткань палатки, закончат свое грязное дело.
Ведь раз он еще жив — они его не заметили.