— Резонно. — Я дождался, когда Карл Августович прожует мясо, и показал ему листок с рисунком. — А с этим что?
— С этим? Здесь нет ничего сложного, если ты ведешь речь о прошлом данных предметов. Это работа старых флорентийских мастеров, а если конкретней, к ней приложил руку кто-то из семейства Аяччи. Не Пьетро, основатель этой воистину великой династии, а кто-то из его сыновей, скорее всего, Джакомо, это видно по рисунку, свойственному для двадцатых-сороковых годов четырнадцатого века. Пьетро к тому времени уже отошел от дел, а Джакомо, напротив, как раз достиг пика своего мастерства. Аяччи как раз выкупили землю у моста Санта-Тринита и поставили там мастерскую с прилегающей к ней лавкой. Первыми из флорентийских золотых дел мастеров поставили! Правда, ее после наводнение разрушило, на пару с мостом, но это не суть важно.
— Странно, — вдруг подала голос Стелла. — Я была во Флоренции, там всю ювелирку у другого моста продают. Как его… Понте… Понте…
— Понте-Веккьо, — любезно подсказал ей Шлюндт. — Истинно так, его сейчас так и называют — «золотой мост». Только в те времена он носил другое имя — «скотский мост», поскольку на нем мясом торговали. А рядом бойни располагались, и вонь стояла такая, что не продохнешь. Да и помоложе амулет того моста, помоложе. Ненамного, но тем не менее. Ну, как мне думается. Валерий, последний вопрос: в кулон был вставлен рубин?
— Скорее всего. — Кивнул я. — Хотя, может, и турмалин какой-нибудь, он же тоже красного цвета.
— Да ну, какой турмалин? — отмахнулся антиквар. — Хотя рад, что ты настолько эрудирован, это приятно слышать. Нет, друг мой, это самый что ни на есть рубин. Видишь ли, Карл Калабрийский, старший сын короля Неаполя Роберта Анжуйского, очень любил свою дочь, которую звали Мария. Любил и баловал, как положено отцу. В том числе он как-то заказал для нее кулон по последней флорентийской моде. Да-да, Стелла, и тогда тоже мода существовала, представь себе. Мало того, в надежде на то, что его жена Мария Валуа подарит ему в будущем еще не одну дочь, он заказал несколько кулонов, так сказать, про запас. А чтобы непоседливые девчонки после не передрались, выясняя, где чья драгоценность, велел вставить в них камни разного цвета. Марии, например, достался кулон с сапфиром. Правда, бедная девочка не сумела в должной мере оценить подарок, поскольку вскоре скончалась, лишь на несколько недель пережив отца. Надо думать, с отцовским подарком ее и похоронили, поскольку данная драгоценность ни на одном аукционе не всплывала и ни в одном каталоге не значится. Второй кулон, с аметистом, достался самой младшей дочери Карла, родившейся через полгода после его смерти и также названной Марией. В будущем она станет зваться графиней Альбой, проживет не очень длинную, но зато невероятно яркую жизнь и умудрится умереть своей смертью, что в те времена являлось немалой редкостью среди представителей венценосных фамилий. Подарок отца пройдет с ней через все злоключения и, скорее всего, найдет свое упокоение там же, где и его владелица, то есть в базилике Санта-Кьяра.
— Это два, — подытожил я. — И столько же осталось.
— Третий кулон… — Карл Августович посмотрел на стейк, поморщился и отодвинул от себя тарелку. — Н-да… Хотя нет, сначала о судьбе четвертого кулона, того, что был с изумрудом. Ему владелицы попросту не досталось. По слухам, Мария Валуа прихватила его с собой в паломничество в Бари, где собиралась его пожертвовать какому-нибудь монастырю, но сделать этого не успела, поскольку по дороге умерла. Ушлых людей и тогда хватало, так что наверняка кулон стащили еще до того, как тело этой бедняжки остыло. Мне говорили, что лет сто назад он вроде как мелькнул на одном закрытом аукционе, но сам я этого не видел, потому не рискну утверждать, что это правда.
— Ты очень многословен, — вздохнула Марфа.
— Уже почти все, — заверил ее антиквар. — Итак, третий кулон, инкрустированный рубином и более других интересующий нашу компанию. Он достался девочке по имени Джованна. Впрочем, иногда ее называют Иоанной, как правило, добавляя слова «Первая» и «королева Неаполя».
Как видно, он ждал какой-то реакции на эти слова, но ее не последовало. Не знаю, как насчет Марфы и Стеллы, но лично мне это имя ничего не говорило.
— Иоанна Первая, — немного изумленно повторил Карл Августович, — та, которая в совсем еще нежном возрасте умудрилась изумить своей развратностью итальянский королевский двор четырнадцатого века, чем, по сути, сотворила невозможное.