Но чтобы она пришла сюда, да еще делилась с кем-то столь личными переживаниями? Да никогда!
Зато приятен тот факт, что кое-кто, похоже, не столь обидчив, как моя подруга детства.
— Валера, Валера, — смутилась Анна Петровна, — как так можно говорить? Откуда в тебе этот цинизм? Ты раньше таким не был.
— Был, — вздохнул я, — просто вы этого не замечали. Ну и повод показывать свое истинное лицо не возникал.
— Понимаю-понимаю. — Заулыбалась старушка. — Защитная реакция психики, у Малышевой про это целая передача была. Там еще в мозг передавался этот… как его…
— Вале-е-ера, — раздался из коридора голос, полностью подтвердивший мои догадки. — Валерочка! Ты где?
— Так вот он. — Анна Петровна отмела в сторону воспоминания о мозге и Малышевой, заулыбалась и изобразила жест из категории «добро пожаловать». — Проходите, Стеллочка.
— Спасибо. — Появившаяся в дверном проеме ведьма была сама скромность и обаяние, ее глаза лучились неподдельной добротой. — Какие же у моего Валеры славные коллеги! А я, дура, еще переживала, ревновала…
Она махнула ладонью, а после приложила ее к глазам, как бы давая понять, что вот-вот от стыда пустит слезу.
И ведь знала, змея, куда шла. Сарафанчик в стиле шестидесятых годов натянула на себя, волосы лентой перехватила. Не девушка, а сплошная ностальгия по тому времени, когда мои сослуживицы были молодыми.
— Да что ты, что ты! — Анна Петровна предсказуемо растрогалась. — Наш Валерочка тихий, смирный, никогда ничего такого. Да и с кем? С нами, антиквариатом?
Сказав это, старушка рассмеялась, а ведьма ее еще и приобняла, несомненно, окончательно растопив немолодое сердце моей коллеги.
— Ну, вы поговорите, а я пойду, — заторопилась старушка. — Дел-то еще, дел…
И вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
— Н-да, — выждав минутку, произнесла Воронецкая, оглядев мою каморку. — Знаешь, Валера, а ведь это диагноз. Вот прямо он. Ладно раньше ты тут ютился, это хоть как-то можно было понять. Пусть с трудом, но понять. Наследник неплохого такого состояния взбрыкнул, нахамил отцу, решил жить своим умом и трудом, отказавшись от мажорского бытия. Ну да, подобное припахивает легкой сериальностью, но иногда все же встречается в живой природе. Но сейчас, когда у тебя есть вполне легальный способ жить нормальной жизнью без родительских капиталов, оставаться тут… Ты мазохист?
— Нет. — Я развалился на жалобно скрипнувшем кресле. — Мне здесь нравится. Лучше скажи, ты зачем моих бабулек перебаламутила? Они же мне теперь жизни не дадут. Одна половина — из-за разрушенных иллюзий, другая — из женской солидарности.
— Иллюзий? — непритворно изумилась ведьма. — Ты о чем, Швецов? Не пугай меня! Я когда про диагноз упомянула, не думала, что настолько в точку попаду. Хотя это кое-что объясняет, конечно. Вот же, а я ведь было начала в себе сомневаться.
— Все-таки ты испорченная морально особь, Воронецкая. — Поморщился я. — Вон какие гадости в твой воспаленный разум проникают. Бабуськи меня то и дело сватают за своих соседок, племянниц и еще невесть кого. Подозреваю, что даже некий тотализатор работает, и самая удачливая Ханума раньше или позже загребет большой куш. Вернее, так они полагают. И зря, у меня ничего такого в планах не было и нет.
— Они о тебе заботятся, между прочим, — обличительно произнесла Стелла. — Но вообще жалко, что я про это не в курсе была. Выходит, я тебе не насолила, а помогла. Это обидно. Теперь тебе жить станет легче, что плохо.
— Да сейчас, — я невесело усмехнулся. — Теперь каждый божий день станет начинаться с расспросов о тебе, обо мне, о ребеночке и сроках бракосочетания. Мол, нельзя так, если уж размножился, так женись, не позорь хорошую девочку. Они мне в черепе через неделю дырку просверлят, можешь поверить.
— Славно как. — Воронецкая погладила себя по животу. — Надо будет в конце августа сюда снова заявиться, только непременно с накладкой на животе, чтобы выпуклость обозначить, и посетовать на то, что ты не желаешь узаконивать отношения. Мол, это несовременно, никому не нужно и так далее. Можно еще слезу пустить, причем некрасиво так, чтобы губы в разные стороны разъехались. Ох, тебе тогда несдобровать! А еще увольняться придется, не иначе.
— Даже не думай, — предупредил я ее. — Имей в виду, что тогда мы поссоримся.
— А то мы сейчас дружим. — Стелла прислонилась плечом к стене. — Да и чего тебе печалиться, Валера? За августом придет сентябрь, в конце которого, если ты забыл, наступит змеиный день. И все.
— Что — все?
— Если после него мы с тобой живы останемся, так непременно на узкой дорожке встретимся, — буднично произнесла ведьма. — Ты же сам про это позавчера говорил. Или забыл? А после того или мне будет на все плевать, или тебе. Второй вариант для меня предпочтительней.