— Где же он взял это чудо? — вырвалось у нее.
— Говорит, сделал сам, — с великим сомнением произнес Анастасий. — Не знаю, верить тому али нет.
— Диво дивное, — ввернула Галина, искренне радуясь, что дочь начинает оттаивать. — И в аккурат по тебе. Примерь-ка его.
Но Ксения уже убирала подарок в укладку.
— Ладно, — вздохнула она и с решительным видом повернулась к Василию. — Раз уж дело затеяно, нельзя ли его поскорей завершить?
Василий грозно повел плечами, но тут же смирился, невольно любуясь племянницей, и хлопнул в ладоши, призывая слугу.
— Проводи моих сродниц на женскую половину. Думаю, их там уже заждались.
Борис Годунов в это время спускался по главной лестнице своих просторных хором, чтобы поприветствовать гостя. Жена его, Мария Скуратова, будучи в положении, опиралась на руку мужа.
— Рад видеть вас в своем доме, — улыбнулся Борис.
Ракоци в итальянской манере поклонился хозяину и хозяйке и, указывая на сопровождавшего его Роджера, торопливо сказал:
— У него мои вещи. Прошу вас, распорядитесь, чтобы его проводили в комнату, где их можно было бы разложить. — Он спохватился и попытался иронически усмехнуться. — Фи, что за тон? Не судите меня слишком строго, ибо я который уж день не в себе.
— А вы ведь и вправду обеспокоены, — сказал несколько удивленно Борис и покосился на супругу, спокойно направившуюся к окну, где стояли резные деревянные кресла. Ракоци не был задет тем, что ее не представили, ибо по русским обычаям, знатным дворянкам не полагалось заговаривать с кем-либо, кроме родни.
— Именно так, — кивнул он. — И весьма глубоко. Видите ли, я никогда еще не был женат.
— Да что вы? — В черных глазах царедворца колыхнулось искреннее сочувствие. — А ведь вы лет на десять старше меня. — Он в свои тридцать два ощущал себя уже пожившим и многое изведавшим мужем. — Вот она — доля изгнанника. Впрочем, тем больше у вас причин возрадоваться подарку судьбы. — Он подозвал одного из челядинцев. — Проводите слугу графа в нужную комнату. Да убедитесь, что там начищены зеркала.
— Зеркала?! — не удержался от восклицания Ракоци, вот уже почти сорок столетий не видевший своего отражения. — Думаю, мы с моим Роджером вполне обошлись бы без них, — прибавил он, словно бы извиняясь. — Но, конечно, благодарю.
— Упражняетесь в скромности? — спросил непринужденно Борис, как только двое слуг увели Роджера, прихватив с собой его сумки. — Это чудесное качество, но оно, безусловно, не помешает нам выпить за вашу новую и счастливую жизнь. Как вы считаете, а?
Ракоци вскинул руку в протестующем жесте.
— Еще раз простите меня, мой добрый друг, но, похоже, я опять буду вынужден отказаться. Не говорите сейчас мне о выпивке. Хмель туманит мозги. Я слышал, венчание длится более двух часов. Мне необходимо сохранять трезвый рассудок.
Борис рассмеялся.
— Ах, иноземцы! Предусмотрительность — главная ваша черта. Но всего не предугадаешь. Вам пора перестраиваться на русский манер, чтобы вкусить все радости жизни. Осторожничай, не осторожничай — судьба все равно извернется и оставит тебя в дураках.
— Да, — засмеялся в ответ Ракоци. — Похоже, вы правы.
Борис с удовлетворением хохотнул.
— Вот и прекрасно. Ловлю вас на слове. Когда венчание закончится, я напою вас так, что зашатаются звезды.
— Ну, это уже чересчур, — сказал Ракоци с деланной укоризной, высвобождаясь из мехового плаща и перекидывая его через руку. — Боюсь, мне придется сейчас вас покинуть, — сказал озабоченно он. — Час церемонии близится, а процедура облачения в новое платье долга. — Это была правда, служившая, впрочем, хорошим предлогом не мешкая удалиться, пока дружелюбие хозяина дома не переросло в панибратство, чреватое лишней докукой.
— Скажите мне, правда ли, что обычаи в вашей стране предписывают жениху быть во всем белом? — покосившись на жену, спросил Борис.
— Да, особенно если брак для него первый, — ответил Ракоци, осторожно подбирая слова и пытаясь понять, что стоит за этим вопросом.
— Значит, и вы будете в белом?
— В белом, отороченном черным, — уточнил Ракоци и добавил: — В знак уважения к предкам.
Ответ, похоже, удовлетворил царедворца, ибо он энергично потер руки.
— Это понравится государю. — Борис жестом подозвал к себе слуг. — Ну, не буду вас долее мучить, ступайте. А я еще должен свидеться с батюшкой, чтобы все ему объяснить. Ведь женихи у нас одеваются в красное, и ваш наряд его может смутить. — Он умолк, но, когда Ракоци, поклонившись, двинулся к двери, сказал: — Вам окажут двойную почесть.
— Двойную? — спросил Ракоци, останавливаясь. — Что это значит?
— Царь Иван повелел присовокупить к молитвенным песнопениям еще три псалма. Он сам сочинил их: два — в восхваление Богородицы, а третий — во спасение заблудшей души. — Борис поиграл руками. — Это весьма достойные песнопения, но они несколько длинноваты.
— Понимаю, — кивнул Ракоци. — Буду иметь это в виду. — Он обернулся в дверях. — Когда будете у государя, поблагодарите его от меня за столь приятный подарок.
— Непременно. — Борис улыбнулся и, когда гость ушел, повернулся к жене: — Ну, Маша, что скажешь?
Та призадумалась, потом объявила:
— Он несомненно умен, но не сказала бы, что добронравен. И все же, если у Ксении достанет ума его к себе привязать, она до конца своих дней будет жить, ни о чем не тревожась.
— Это ты у меня умница, — усмехнулся Борис. — И, похоже, читаешь мои мысли много лучше, чем я.
В покоях, любезно предоставленных гостю Борисом, было светло от бьющего в окна солнца. Роджер, успевший разложить всю одежду, стоял над ней в почтительном ожидании.
— Я все думаю, — сказал Ракоци, стаскивая с себя доломан и отстегивая рейтузы, — когда я в последний раз надевал такой белый наряд?
— Во Фьоренце. — Роджер называл Флоренцию, как ему больше нравилось — по-старинке.
— Да-да, это было около века назад. Я выдавал тогда себя за собственного племянника.
Ракоци застыл на мгновение, полураздетый, темные глаза его, устремленные в одну точку, утратили яркость, а перед мысленным взором встали громадные языки пламени, лижущие худенькую женскую фигурку, танцующую среди них.
— Господин? — окликнул его Роджер.
Ракоци сморгнул.
— Да. Ты прав. — Он быстро разоблачился и какое-то время стоял, поеживаясь, пока Роджер обтирал влажной губкой и обрызгивал ароматной эссенцией его тело, потом медленно натянул на себя черную облегающую рубашку и — поверх ее — белую шелковую сорочку. После того как передняя шнуровка была надежно затянута, прозвучал новый вопрос: — Тебе удалось хоть что-то узнать?
— Ей, говорят, за двадцать, отец был убит татарами, — ответил Роджер. — С тех пор она вместе с матерью проживает в доме Анастасия Шуйского.
— Другими словами — бедная родственница, — заключил Ракоци. — Что ж, это кое-что проясняет, но о ней лично не говорит ничего. Почему царь Иван ее выбрал? — Он сдвинул брови и, хмурясь, пристегнул к нательному поясу белые, пробитые серебристой ниткой рейтузы.
— Возможно, сами Шуйские нашли способ подъехать к царю, — сказал Роджер, встряхивая сверкающий доломан, отороченный черными кружевами.
— Возможно, — кивнул Ракоци. — Но все остальное — загадка.
Роджер вынул из сумки горностаевый ментик и подал хозяину его талисман — большой, оправленный в серебро кабошон, словно парящий на двух распростертых крыльях.
— Хорошее дополнение к их орлу, — заметил он, и в его голубых, обычно невозмутимых глазах блеснула усмешка.
Примерно через час Успенский собор стал заполняться. Бояре, сопя и косясь друг на друга, проталкивались к аналою. Солнечный свет, проникавший в храм через три небольших оконца, был лишь подспорьем величественному золотому сиянию гигантских иконостасов; перед иконой Владимирской Богоматери теплилось море свечей.