Толкотня усилилась, когда в храм вступил царь, за которым чинно следовал сын его Федор. Ему за хорошее поведение обещали дозволить после венчания подняться на звонницу. Царские стражи бесцеремонно расталкивали бояр, когда Иван падал ниц перед очередной из икон. Федор с добродушной улыбкой взирал на отца, на лбу его посверкивала отобранная у Ракоци диадема.
Отец Симеон сменил простую черную рясу на епископское облачение, расшитое жемчугами, и строгий клобук. Он глубоко поклонился царю.
— Батюшка, что прикажешь? Дозволишь начать богослужение или велишь задержаться, пока ты не обойдешь весь храм?
Царь Иван огляделся по сторонам, его зелено-голубые глаза лукаво сверкнули. — Нет, — ответил он после паузы. — Нет. Ждать не надо. Венгр, что сегодня венчается, щедро одаривал нас восхитительными камнями, пора и ему в свой черед получить от нас самоцвет. — Он рассмеялся и встал с колен. — А что, молодые тут ли?
— Тут, батюшка, — сказал отец Симеон. — У нас все готово.
— Готово, — пробормотал Иван и опять огляделся. — Стало быть, пора начинать. — Царь пошел было к аналою, но вдруг повернулся к сыну. — Мне сказали, что он и она будут в белом, как в саванах, так ты не бойся. Таков уж обычай в Венгрии или в Польше, или где там еще. — Он дважды осенил себя крестным знамением. — Прости их Господь.
Как только государь всея Руси занял свое место, в церкви установилась полная тишина и скрытый от взоров хор певчих завел на двенадцать тонов хвалу Господнему милосердию. Священники пошли кругом по храму, за ними двинулся князь Анастасий с Ксенией, которой он приходился крестным отцом. Жениха, замыкающего процессию, сопровождал Борис Годунов.
У аналоя Ракоци впервые увидел свою невесту. Та была одного с ним роста и не по русскому обычаю стройна. Белый, расшитый золотом сарафан свободно сбегал по ней, напоминая римскую столу, что лишь подчеркивало горделивость ее осанки. Толстый слой белил и румян мешал понять, хороша ли она, но ясные золотисто-коричневые глаза, встретившись с его взглядом, не дрогнули.
Венчание было долгим, и, когда оно наконец завершилось, на улице стало смеркаться. Бояре, простоявшие на ногах более трех часов, потекли из собора, облегченно вздыхая и мечтая поскорее усесться за пиршественные столы. На звоннице дружно ударили в колокола, но продвижение толпы приостановилось. Царю вздумалось еще раз пасть ниц перед образом Богоматери, и, пока он молился, все, ожидая его, терпеливо топтались на церковном дворе.
Иван вышел на морозный вечерний воздух и благодушно кивнул новобрачной.
— Господь милостив, — объявил он, поднимая голову к небесам, и вдруг пошатнулся, оскалив в ужасе рот.
Там — высоко над ним — шла комета.
Бояре стали вскидывать бороды к небу, вид хвостатой звезды изумлял их. Одни мелко крестились, другие падали на колени — прямо в снежное месиво, марая праздничные одежды. А колокольный звон все нарастал. Вскоре самый воздух вокруг завибрировал от немолчного гуда, усугубляя всеобщее замешательство.
— Святые угодники! — воскликнул Борис и, дважды перекрестившись, глянул на Ракоци. — Вам не следует здесь оставаться, — сказал он торопливо, — Уезжайте. Уезжайте, пока это возможно.
Ксения, передернувшись, отвернулась, Ракоци не шевельнулся. Он с нескрываемым любопытством разглядывал ярко светившуюся звезду.
— Перекрестись, дурень! — взъярился Борис, пытаясь перекричать звон набата. Он толкнул Ракоци локтем, и тот машинально осенил себя крестным знамением, плохо, впрочем, соображая, чего от него хотят.
Царь Иван упал навзничь, тыча подъятой рукой в небеса, изо рта его хлынула пена. Он дико вскрикивал и в исступлении колотил каблуками по обледеневшим ступеням.
Теперь на колени попадали все, кроме священников, поспешивших укрыться под сводами храма. Царь искусал себе губы, по бороде его текла кровь, корона, сползшая с головы, валялась рядом, словно дешевая побрякушка. Стражники, потупясь, топтались вокруг, не смея взглянуть на диковинную звезду и не зная, чем помочь своему государю. А тот страшно хрипел и вскидывался, закатывая глаза.
Борис горячо дохнул Ракоци в ухо.
— Забирайте свою суженую и уезжайте. Кто знает, чем это все обернется? Какая жалость, что нынче не пасмурно, — добавил он с горечью и побежал к Ивану.
Ракоци обернулся к жене.
— Ксения, — сказал он, морщась от непрерывного звона. — Ксения Евгеньевна, не угодно ли вам будет поехать со мной?
Она упорно молчала, словно ее заворожил вид его перстня с кроваво-красным рубином, потом, вздрогнув, вздернула подбородок.
— Куда же мне еще деться?
— Вот и прекрасно, — сказал Ракоци и повел ее в сторону от бояр, уже начинавших заполошно метаться и вскрикивать, что неминуемо должно было привести к приступу массовой истерии.
Возле хором Годунова молодых ожидал крытый возок, который через минуту затерялся в узких улочках, освещенных призрачным светом кометы, неспешно пересекавшей московское зимнее небо.
* * *Отрывок из донесения отца Милана Краббе архиепископу Антонину Катнелю, доставленного тому графом Зари.
«…Что же касается бракосочетания графа Сен-Жермена с русской дворянкой, то оно было омрачено появлением в небе громадной хвостатой звезды, приведшей всех в состояние благоговейного ужаса, а царь Иван, говорят, даже грянулся в обморок. Вследствие этого происшествия свадебный пир был расстроен, всю снедь со столов в тот же вечер отдали беднякам, а в каждой церкви Москвы отслужили молебны. Еще слышно, что царь Иван послал за лопарскими колдунами, чтобы узнать от них, что предвещает сие знамение. Эти шаманы, так же как финские, почитаются самыми могущественными на Руси.
Сам Ракоци с той поры при дворе больше не появлялся, хотя и послал царю два изумительных аметиста. Я слышал, что тот принял дары, но видеть алхимика не пожелал. Он ждет лопарей, чтобы те сказали, опасно это или не опасно. Если нет, Ракоци вновь будет в милости, что благоприятно отзовется и на положении нашей миссии, ибо нас ко двору тоже теперь не зовут. Иван опять укрепился в уверенности, что католики ослабляют его связь с небесами, и делает вид, что нас как бы нет. В Москве один лишь князь Анастасий не брезгует нами. Он говорит, что царь не любезен и с отцом Поссевино, хотя тот по-прежнему важничает и чурается нас.
Наши неприятности еще более настроили отца Погнера против Ракоци. Он убежден, что граф из единомышленника Стефана превратился в его врага, чему я лично не верю и склоняюсь к версии, что царь сам решил привязать покрепче к России того, кто регулярно пополняет его сокровищницу. У него ведь в заводе выбирать жен для своих приближенных, почему бы ему не поступить так и с иноземным послом? Сам Ракоци до последнего времени никогда не изъявлял желания вступить в брак, а даже если и изъявил бы, не понимаю, как из этого можно вывести, что он предатель и повинен во всех смертных грехах?
В Хлебном квартале случился, пожар. Небольшой, но в нем виноватят комету. Здесь ее наблюдали две ночи, а потом новая буря принесла облака. Когда небо очистилось, комета пропала. Одни говорят, что она рухнула в море, другие — что Господь отозвал ее в выси, недоступные нашим взорам. Что случилось на деле, известно лишь мудрецам да, возможно, лопарским шаманам, которых тут все с нетерпением ждут.
Что до телег, доставляющих сюда рыбу из Черного моря, то, как их конопатят, я воочию не видал, однако вызнал, что в большинстве случаев их смолят, как морские суда, а затем покрывают для надежности лаком, и таким образом вода не уходит, а рыбы живут…»
ГЛАВА 2
Их одежда, пошитая из оленьих и волчьих шкур, была отделана полосками и кусочками кожи. Головы лопарей облегали меховые остроконечные шапки, ноги — загнутые в носках сапоги. Светлоглазые и по-азиатски скуластые, они с любопытством оглядывали Золотую опочивальню, но наотрез отказались пасть ниц перед царем.
Здоровье того в последние три недели заметно ухудшилось. Узрев в небе знамение, Иван перестал мыться и носил все тот же кафтан, что был на нем в злополучный вечер. Волосы на голове и в бороде его спутались, а глаза, и без того выпуклые, теперь, казалось, вываливались из глазниц. Ткнув жезлом в лопарей, он резким тоном велел им назвать день его смерти.