— Выпейте вина, Ксения, — сказал Ракоци. — Оно вас подбодрит.
Он кивнул Роджеру, и тот двинулся к ложу.
— Выпейте, госпожа, — поддержал он хозяина. — Об этом не будет знать никто, кроме нас.
— Разве что капельку, — прошептала Ксения и потянулась к кубку, но тут же отдернула руку. — Зачем он здесь? — спросила она, пристально глядя на Роджера, потом посмотрела на мужа. — Он ведь мужчина. Ко мне не должен входить никто, кроме вас.
Где-то внизу загремел другой ставень, ударяясь о стену.
— Несомненно, — отозвался Ракоци, призывая на помощь весь свой дипломатический дар. — Если бы в нашем доме имелась женская половина, все было бы именно так. Но у нас ее нет. Вы ведь сами со мной согласились, что жизнь взаперти скучна. И потом, такое домоустройство помешало бы вам по-прежнему навещать монастырь и оказывать страждущим помощь. — Говоря это, он забрал у Роджера кубок и знаком велел слуге удалиться.
Тот, поклонившись, ушел.
— Это все так, — сказала Ксения, хмурясь. — Однако что скажут люди? — Не зная, как выйти из сложного положения, она выхватила из рук мужа кубок, приложилась к нему и, ойкнув, зажмурилась: горячая жидкость обожгла ей язык.
— Не все ли нам равно, Ксения? — по губам Ракоци скользнула легкая улыбка. — Пусть говорят что хотят.
— Нет! — вскрикнула Ксения. — Людям дай только повод. Их подозрения превратятся в уверенность, и тогда… — Она опустила глаза.
— Что за подозрения? — спросил Ракоци, но вопрос его повис в воздухе.
— Меня ждет бесчестье, отец будет опозорен, а дядюшка выгонит из дому мать, — пробормотала Ксения и, вновь отхлебнув из кубка, с укором обратилась к супругу: — Не притворяйтесь, что вам ничего не известно.
— Но мне и впрямь ничего не известно. Решительно ничего. — Ракоци положил ногу на ногу и обхватил руками колено. — Клянусь всеми забытыми богами, Ксения, никто мне не говорил ничего дурного о вас. Правда князю Василию не по душе ваша худощавость, а кое-кто полагает, что вы вышли замуж позже, чем надо бы, но все это чепуха. О каком бесчестье идет речь? Я теряюсь в догадках и полагаю, что для нас обоих было бы лучше, если бы вы доверились мне.
Ее глаза налились слезами.
— Лучше ли, нет ли — не знаю.
— Лучше, Ксения, ибо я ваш супруг и обязан оберегать вас.
— Оберегать? — спросила она еле слышно. — Вы, узнав правду, уже не посмотрите на меня.
— Еще как посмотрю, — заверил ласково Ракоци. — Обещаю, ничто в вашем прошлом не повлияет на мое отношение к вам.
Молчание длилось вечность. Ставень внизу перестал громыхать. То ли его заклинило, то ли унесло безжалостным вихрем.
Ксения допила вино и протянула Ракоци кубок. Руки ее заметно дрожали.
— Говорят, отца убили, когда монголы ворвались в наш дом. Говорят, он долго сдерживал их натиск. Говорят… — Она осеклась, не находя нужных слов.
— Говорят? — сочувственно спросил Ракоци. — А как было на деле?
Ее затрясло.
— Он струсил и убежал. Его догнали, убили. Я слышала, как он кричал. Но их было восемь. — Она согнулась, обхватив ладонями локти, ее била крупная дрожь.
Ракоци ожидал услышать нечто подобное, но все равно был ошеломлен развернувшейся перед его внутренним взором картиной. Людская жестокость все та же, что и во времена Вавилона, подумал с горечью он.
— Сколько же лет вам тогда было?
— Одиннадцать, — уронила она, с трудом сдерживая рыдания.
— Одиннадцать, — повторил Ракоци. — А где была ваша матушка?
— В Богоявленском монастыре, на острове, где призревают беременных женщин. Она… у нее случился выкидыш. — Ксения отвернулась. — Господь покарал ее за мой грех.
Веков десять лет назад Ракоци не преминул бы оспорить подобное заявление, сейчас же он только вздохнул и спросил:
— Это она так сказала?
— Да, прямо в день похорон. Она объявила, что на моей совести также и смерти моих младших братьев. Их было четверо, но никто не прожил долее года, что, по ее словам, предвещало мой грядущий позор. И духовник наш Илья много позже сказал то же самое. Согрешивший единожды изначально греховен, так что, похоже, и в гибели батюшки повинна именно я.
Ракоци весь кипел, слушая этот вздор, но постарался держать себя в рамках.
— Вы не должны винить себя в том, что с ним случилось, — сказал рассудительно он. — Вашего отца убили монголы, они и в ответе за все.
— Он… — запальчиво вскинулась Ксения и вдруг задохнулась, в глазах ее вспыхнули слезы. — Он бросил меня, — совсем по-детски пожаловалась она, стискивая ладони. — Мы собирались бежать, во дворе стояла повозка. Он пошел вниз, сказав, что будет ждать меня там, но не сдержал слова. Монголы неслись к дому, и он хлестнул лошадей. — Голос ее упал. — О, Господи Боже! Слуги сбежали раньше, а у монголов были луки и пики. Они закололи нянюшку, крича, что та ни на что не годна, и… и…
— И изнасиловали тебя, — сказал Ракоци тихо, перейдя от волнения на ты.
Ксения лишь кивнула, осенив себя крестным знамением.
— Это мой грех и позор, — пробормотала она.
— Нет, — отозвался Ракоци, наклоняясь, чтобы поставить пустой кубок на пол. — Нет, Ксения, нет. Вы тут не виноваты ни в чем.
Она уставилась на него словно на сумасшедшего.
— Вы разве не поняли? — Тело ее сотрясалось как в лихорадке. — Восемь монголов по очереди забавлялись со мной. Они…
— Надругались над вами, я понял. — Голос Ракоци был полон сочувствия. — Но это было давно.
Она отказывалась верить ушам.
— И вам не противно? Нет, я не верю. Я вижу, мне не стоило ничего говорить.
— Стоило, — сказал Ракоци. — Мы ведь муж и жена.
— Нет, нет, — забормотала она как помешанная. — Мне следовало молчать. — Что-то с грохотом вновь пронеслось мимо окон, и Ксения вжалась в стену, но тут же выпрямилась и заключила: — Чтобы никто-никто на свете не мог прознать о случившемся, ни одна живая душа.
— Но вы ведь сами знаете о том, Ксения, — произнес Ракоци с состраданием, отразившимся в его темных глазах.
Ксения снова перекрестилась.
— Я стараюсь забыть. Я хочу стереть это из памяти.
Ракоци покачал головой.
— Вам этого не дадут. Все ваши родичи, как я понял, сочли себя обесчещенными — им надобно, чтобы и вы вместе с ними казнились за то, что навсегда кануло в прошлое, развеялось и ушло.
— Не ушло. Я осквернена, — прошептала она.
— Нет, — возразил твердо Ракоци. — Скверна вас не коснулась. Пусть все ваше семейство на меня ополчится, я знаю, что это так. Я встречал на своем веку слишком много женщин, несущих подобное бремя, и заявляю: они невиновны, а вместе с ними — и вы! — Он порадовался, что сумел скрыть закипавшую в нем злость на всех Шуйских, ведь Ксения могла отнести ее на свой счет. Она и так уже тихо постанывала от вновь пережитого унижения, но вскинулась, чтобы встать на защиту родни.
— Они ко мне очень добры и хранят мою тайну. — Она попыталась отереть слезы, но не смогла и махнула рукой. — Мне тоже следовало молчать.
— Нет, — сказал Ракоци. — Иногда лучше выговориться. Если рядом есть тот, кто не станет стыдить тебя и стращать.
— Никто меня не стращает, — возразила она. — Наоборот, все твердят, что я должна все забыть.
— Постоянно напоминая о том, что с вами было? — спросил он уже почти нежно, с волнением глядя на ее заплаканное, осунувшееся лицо. — Ксения, Ксения, как вы все это выносите? Вы, похоже, не понимаете, что на вас свалилась двойная беда. Ваши родичи даже хуже монголов, ибо они не дают зажить ране, которую те нанесли.
Во взгляде Ксении мелькнула легкая озадаченность.
— Они — опора моя и защита, — пробормотала она.
— Нет, — сказал Ракоци. — Нет, как это ни горько. Ваш отец предал вас, предает и семья. Но отныне я буду вас защищать. Разумеется, с вашего позволения.
— С моего позволения? — переспросила она, будто не понимая.
— Да, — подтвердил он и сел чуть вольнее. — Вы не дадите мне руку?
— Руку? — Она удивленно вскинула брови. — Я вся в вашей власти — зачем вам рука?
Ракоци покачал головой.
— Вы в своей власти, Ксения. Так должно быть и так теперь будет — отныне и навсегда. А рука меня просто порадует, если вы мне ее подадите, если нет — я ничуть не обижусь и не огорчусь.