— Вы хотите меня погубить, — сказал потерянно Юрий. — Но я не шпион. Я верой и правдой служил вам. Я…
— Расскажи это Нагим, — посоветовал Ракоци, теряя терпение. — А я, если надо, добавлю что-нибудь от себя.
Юрий злорадно расхохотался.
— Добавите? Да кто вам поверит? Вам, инородцу, которому Шуйские навязали супругу с изъяном? Никто не захочет даже выслушать вас. Не сомневайтесь, все как один отвернутся.
Ракоци не шевельнулся, но в лице его что-то переменилось, и Юрия вдруг пронзил дикий страх. Он замер, как зверь, почуявший приближение следопыта.
— Не изволишь ли ты повторить сказанное? — прозвучал тихий голос.
Юрий поежился, браня себя за несдержанность, и промямлил:
— Что тут повторять? Я ведь ничего не сказал. Просто, ну… по Москве ходят слухи…
— Если, — перебил его Ракоци, с великим тщанием выговаривая каждое слово, — если ты позволишь себе еще хотя бы раз сболтнуть что-нибудь порочащее мою жену, то берегись: тебе придется ответить за это.
— Но все знают эту историю, — возразил в смятении Юрий. — Отца жены вашей убили монголы, когда он попытался ее защитить. Они убили и няньку, а все слуги сбежали — в доме, кроме нее и захватчиков, уже не осталось никого. Нрав монголов известен, и… и… — Он запнулся, лихорадочно размышляя, чем подкрепить свои доводы. — И теперь она много молится и помогает убогим, чтобы…
— Чтобы, — с нажимом произнес Ракоци, — почтить память отца.
— О да. Почтить память, — хохотнул Юрий, мысли которого уже путались. Ужас расстраивал их и толкал его к безрассудству. — Так бы хотелось Шуйским и Кошкиным, именно так они и говорят. А на деле… — Он вдруг осознал, как далеко зашла его дерзость, и огорошенно смолк.
Молчание длилось, казалось, вечность. Наконец Ракоци поднял глаза.
— Лучше тебе уйти. И как можно скорее.
Роджер вышел вперед, заслонив собой юношу, нервно теребившего ворот косоворотки.
— Я распоряжусь, чтобы его вещи перенесли в польскую миссию, — сказал он будничным тоном.
— Превосходно, — кивнул Ракоци и еще раз глянул на Юрия. — Оставь себе те монеты, что я тебе дал, и помни, как ты их получил. А еще помни, что подлость оплачивается золотом далеко не всегда. Иногда в ход идут изделия из металлов потверже. — С этими словами он отвернулся и продолжал сидеть молча, пока Роджер с Юрием не ушли.
Роджер вернулся с вечерними звонами колоколов.
— Отец Краббе шлет вам добрые пожелания, — сказал он, убедившись, что дверь за ним плотно закрыта.
— Благодарю, — рассеянно отозвался Ракоци, пристально изучая горсть мелких топазов. — Надеюсь, ты передал ему приветствия от меня?
— Можете не сомневаться, — откликнулся Роджер. — Я сообщил ему и еще кое-что.
— И что он сказал?
— Сказал, что все учтет. — Жесткие черты лица Роджера на секунду смягчила усмешка. — В посольстве полно шпионов и так. Одним больше, одним меньше — разницы никакой, а грамотный человек всегда большое подспорье. К тому же с такой именитой родней. Отец Краббе весьма вам признателен.
— Похоже, мы совершили благое деяние, — заметил Ракоци вскользь, возвращаясь к топазам, на хорошо отшлифованных гранях которых играл свет масляных ламп. — Царь Федор не в батюшку, у него нет тяги к драгоценным камням, зато в них знает толк Никита Романов.
Роджер счел за лучшее промолчать, наблюдая, как его господин убирает камни в шкатулку. Когда резная крышка защелкнулась, он сказал:
— И все же вся эта история меня беспокоит. Юрий, сдается мне, не из тех, кто будет испытывать к вам благодарность за то, что вы пощадили его. Скорее он сочтет себя оскорбленным и попытается отомстить.
— Боюсь, что ты прав, — отозвался Ракоци. — Он знает также, что оскорбил меня, и страшится расплаты, а потому постарается нанести удар первым. Но это не повод, чтобы удар нанес ему я.
— Господин… — Роджер поджал губы.
— Не одобряешь, — с некоторой долей иронии констатировал Ракоци.
— Не мое дело оценивать ваши поступки, — сказал Роджер чопорно. — Вы — господин, я — слуга.
Ответом ему был краткий смешок.
— Какая великолепная демонстрация равнодушия! — Ракоци покачал головой. — Ну-ну, старый друг, не сердись, я вижу, что ты встревожен. Чтобы тебя хоть как-то утешить, скажу, что мне тоже не по себе.
— Но это никак не мешает вам здесь оставаться, — заметил угрюмо Роджер.
Ракоци похлопал рукой по шкатулке.
— А куда нам податься, скажи! На войну? К дикарям? В Новый Свет? — Он ронял вопросы один за другим совершенно будничным тоном, потом с неожиданной горечью заключил: — Россия, Европа — разницы нет.
— Но мы почему-то предпочитаем Россию. — Роджер переступил с ноги на ногу и потупил глаза.
Последовала короткая пауза.
— Возможно, ты прав, а я полный глупец, — вздохнул Ракоци, потирая виски.
— Это не так, — сказал Роджер.
— Так, — вскинулся Ракоци. — Так. Этого у меня не отнимешь. И все же я тут исполняю свой долг, а алчность русских придворных, — он опять указал на шкатулку, — служит нам хоть какой-то защитой. Курочку, несущую драгоценные яйца, никто в обиду не даст.
— Отец Погнер с радостью освободил бы вас от всех ваших обязательств, — заметил, глядя в сторону, Роджер.
— Мои обязательства имеют отношение к Стефану Баторию, а не к нему, — возразил Ракоци скучно. Блеск в его темных глазах внезапно угас, а в лице проступила усталость. — Стефан Баторий приветил меня в дни изгнания, что для монархов большая редкость. Я должен хранить ему верность хотя бы из одной признательности за то.
Роджеру, служившему Ракоци почти шестнадцать веков, не раз приходилось выслушивать подобные рассуждения, и все же он осмелился возразить.
— Разумеется, король Стефан не полагает, что вы тут засидитесь перед лицом прямой угрозы для вас.
Ракоци засмеялся.
— Разумеется, полагает — и даже не сомневается в том. Вот почему он и составил посольство не только из иезуитов. — Он встал и убрал укладку с топазами в секретер. — Но ты прав: меры предосторожности надо принять. Для начала вели нашей челяди не пускать Юрия на порог. Естественно, это даст пищу для пересудов, однако другого выхода у нас нет.
— А ваша жена? — поинтересовался вскользь Роджер.
— Ксения? — Глаза Ракоци словно подернулись поволокой. — Что ты имеешь в виду?
— Не следует ли приставить к ней охрану?
— А где ты найдешь верных слуг? — Ракоци усмехнулся, но тут же нахмурился. — Тут я не знаю, как быть. Самая большая опасность для нее исходит от родственников, но я не могу запретить им видеться с нею.
— Зато вы можете запретить ей покидать пределы вашего дома. Никто не усмотрит в том ничего странного. Здесь многие женщины живут очень замкнуто.
— Могу, но это разрушит ту хрупкую доверительность, что только сейчас между нами возникла.
— Но что-то ведь нужно делать, — сказал хмуро Роджер.
— Конечно, — согласно кивнул Ракоци.
— Шуйские и Нагие — могущественные враги.
— Разумеется.
— Отец Погнер намерен вас уничтожить.
— Да, — кивнул Ракоци. — Это именно так.
В раздражении Роджер развернулся на каблуках и оставил хозяина в абсолютнейшем одиночестве.
* * *Письмо, адресованное Стефану Баторию его двоюродным братом Тибором; прислано из Венгрии.
«Будь благословен под польскими небесами, мой царственный брат! Шлю тебе наилучшие пожелания из осажденного нехристями Триеста.
С великой неохотой пишу я эти строки, ибо мне очень не хочется тебя волновать. Но позору, постигшему нашу семью, не видно конца и края. А посему позволь мне с прискорбием сообщить, что мою единокровную сестру и твою кузину Эржебет сбила с пути истинного прислужница самого дьявола, исполнявшая в ее доме роль экономки. Эта особа, будучи мерзкой колдуньей, завлекла госпожу в свои сети и обучила безбожным обрядам, отрицающим наше спасение через Иисуса Христа. Эржебет превратилась в пособницу этого пагубного создания и объявила, что отказывается от христианства в угоду каким-то ужасающим темным богам.
Истинно говорят, что праздность ввергает женщину в грех. Такого бы не случилось, будь у сестры дети: они отвлекли бы ее от подобных вещей. Но вот уже девять лет, как она и Надасди в союзе, какой не приносит плодов. Надасди большую часть своего времени проводит вдали от родового замка Баториев, нередко наскакивая с войсками на турок, но еще чаще ища развлечений другого вида в Вене и в других известных попустительством к тайным порокам людским городах. Хотя очень многие высоко ценят его личные качества, находятся и те, что поглядывают с неодобрением на поведение зрелого мужа, сходное с выходками блудливых щенят.