Отец Погнер с отцом Ковновским также отлучались из миссии. Трижды, по крайней мере, и каждый раз — на полдня. Где они пропадали, мне тоже неведомо, ведь отец Ковновский дневников не ведет, а отец Погнер зашифровывает все свои записи, и ключа к ним я пока что не подобрал.
После снежной бури, разразившейся два дня назад, наши католики вообще никуда не выходят, исполняя приказ государя, повелевшего всем, кроме Ракоци, инородцам сидеть по домам до тех пор, пока улицы не будут расчищены и опять не появится возможность должным порядком за ними следить. Если Федор Иванович разрешит, в миссии будет праздноваться Крещение — со службой, которую они называют торжественной мессой, и последующим постом, запрещающим употреблять красное мясо. Этот праздник с ними разделят и немцы, но не англичане, оборвавшие с Римом все связи.
Клянусь спасением души моей матери, что все, о чем здесь написано, изложено точно. Обязуюсь в ближайшем времени разгадать код шифра, которым пользуется отец Погнер, и вызнать, где он бывает помимо царских палат.
Собственноручно, Юрий. 4 января 1585 года по польскому календарю».
ГЛАВА 1
Государь всея Руси пихнул пухлой ручкой корону, и та свалилась с его головы. Двор замер, но Федор ничуть не смутился.
— Братец Борис, — позвал он высоким, ребяческим голосом. — Я снова обронил эту шапку. От нее у меня зудит голова.
Борис, великолепный в своем золотом роскошном кафтане, встал на колени и протянул корону царю.
— Не послать за митрополитом, батюшка, чтобы тот вновь водрузил ее на тебя?
Именно так поступил бы Иван, и все о том знали.
— Нет, — сказал Федор, кладя корону себе на бедро. — Она тяжела, а мне жарко. — Он поморщился. — Встань с пола, Борис Федорович, сделай милость. Вы все вечно тут ползаете передо мной на коленях, а мне надоело на это смотреть.
Новая незадача, подумал Борис, поднимаясь.
— Что ты собираешься предложить мне? — живо поинтересовался Федор, и лунообразное лицо его засветилось от предвкушения. Одна нога царя нетерпеливо раскачивалась, ударяя каблуком по вычурной ножке трона. — Новое увеселение, да?
— Да, — с неприметным вздохом ответил Борис. — Да, тут собрались люди, желающие порадовать тебя, батюшка. Они инородцы. — Он вновь поклонился царю, но уже не падая ниц, и поспешил покинуть пределы тронного зала.
Среди полудюжины ожидающих был и Ракоци, и Борис обрадовался, завидев его. Подойдя, он заговорил с ним на греческом языке:
— Боюсь, новая драгоценность не очень-то развлечет государя.
— На этот раз при мне вовсе не камни, — откликнулся Ракоци, оглядываясь на пожилого долговязого немца. — Поскольку германец все носит царю миниатюрных лошадок, я также решился не отставать от него. — Он похлопал ладонью по блестящему боку небольшого ларца.
Борис явно приободрился.
— Прекрасно. Тогда вы войдете первым. — Он, спохватившись, поклонился митрополиту, ведавшему вопросами очередности на приемах. — Позвольте, ваше святейшество. Так будет лучше всего.
Митрополит огладил бороду и пробежался пальцами по расшитой жемчугом ризе.
— Что ж, если разум царя тем успокоится, то пожалуй, — сказал с достоинством он.
— Благодарю, — с чувством проговорил Борис и обратился к остальным ожидающим: — К сожалению, мы не можем вести прием по полному протоколу, но царь Федор все равно не держит в памяти имена.
— Не то что отец, — громко высказался татарин, тряхнув сонмом черных косичек.
Борис раздражено кивнул.
— Но он — государь, которому мы присягнули на верность и которого вам вменено уважать. — Он быстро перекрестился и повел Ракоци за собой, уже не оглядываясь на митрополита.
Сэр Джером Горсей, стоявший в дальнем углу помещения, наклонился к соседу.
— Заметьте, грядут неприятности.
— Для Ракоци? — удивился Лавелл.
— Нет, для Годунова. Этот несчастный царь-недоумок во всем опирается на него, а двор того не приемлет. Во всяком случае, нам и далее стоит держать нос по ветру, оставаясь в хвосте.
Вступая под своды просторного зала, Ракоци тихо спросил:
— Спокоен ли он?
— Нет, уже суетится, — не разжимая губ, сказал Годунов.
Федор задумчиво ковырял бирюзу Казанской короны.
— Борис Федорович, мне уже скучно, — пробурчал жалобно он. — Никто тут не хочет со мной говорить.
Ракоци, опускаясь на одно колено, промолвил:
— Счастливых дней тебе и приятных ночей, государь.
— Ты не склонил голову, — заметил царь Федор.
Борис, почуяв в его голосе отзвуки присущей Ивану Грозному непреклонности, выдвинулся вперед.
— Граф Ракоци послан к тебе королем Стефаном, батюшка, — пояснил ласково он, — а в Польше того приветствуют именно так. Ему не подобает выказывать тебе большие почести, чем Баторию.
— Пусть склонится, — повторил Федор с ослиным упрямством. — Я так желаю, и я своего добьюсь.
— Но батюшка…
— Если государю угодно, — прервал царедворца Ракоци и встал на другое колено, за что был вознагражден довольной ухмылкой. — Россия великое государство, а я в нем всего лишь маленький чужеземец. Я буду рад обучиться новому обхождению, ведь наставляет меня сам монарх.
Борис, наблюдая, как венгр по всем правилам простирается ниц, с ужасом думал, что будет, если Федору вздумается потребовать того же от немца или британца.
Царь между тем восхищенно всплеснул руками.
— Ах, как прекрасно. Мне это понравилось. Ты можешь оторвать грудь от пола. — Он глянул на шурина. — Борис Федорович, мне нравится его платье. Русь — страна золотого и красного, а он одет в черное с серебром. Это очень красиво.
— Благодарю, государь, — произнес Ракоци выпрямляясь, но не вставая с колен. — Нам, инородцам, не разрешается рядиться во что-нибудь русское, но суровость сего запрета неизмеримо для меня умаляется от сознания, что скромность моего одеяния приятна для царских глаз.
— И говоришь ты красиво. Лучше, чем дядя Никита. — Федор милостиво кивнул. — Ты принес мне подарок, верно? Люди всегда несут мне подарки, и я это очень люблю.
— Подарки всегда приятны, — сказал Ракоци, поднимая с пола ларец.
— Надеюсь, у тебя там не самоцветы? — насторожился вдруг Федор. — Ты задарил отца самоцветами. Но это лишь камни — и все.
— Прекрасно сказано, государь, — отозвался Ракоци. — Весьма мудрое замечание.
Комплимент пришелся по вкусу. Федор весело захихикал.
— Никто из бояр не говорит, что я мудр.
— Мудрость не всем и не сразу видна, государь, — откликнулся Ракоци с искренней теплотой, потрясшей стоящего невдалеке Годунова. — Нет, если в ларце и имеются самоцветы, то их весьма малая толика, а главная ценность моего дара в другом.
Глаза молодого монарха расширились от любопытства, лицо его закраснелось.
— Что же там? Что ты хочешь мне подарить?
Ракоци улыбнулся.
— Я покажу, если государь мне дозволит. — Он посмотрел на шевельнувшихся караульных. — Или сначала пусть кто-нибудь подойдет и убедится, что мое подношение совершенно безвредно.
— Нет, — подал голос Борис, жестом останавливая охрану. — Этого вовсе не надобно. Я готов поручиться, что в сем ларце ничего опасного нет. — Он придвинулся к Ракоци и едва слышно шепнул: — Надеюсь, вы меня не подведете?
— Ни в малейшей степени, — ответил Ракоци, откидывая снабженную пружинами крышку и выставляя на обозрение миниатюрную звонницу, где мягко посверкивали шестнадцать крохотных разнокалиберных колоколов. — Взгляни, государь. Сии колокольчики отлиты из бронзы, а затем позолочены, каждый имеет отменный по качеству звук. Система их строя подобна дорической, а высоты тонов — от верхней к нижним — обозначены мелкими самоцветами и жемчугами.
Федор сполз с трона, оставив корону, и устремился к подарку.
— Ох, диво дивное! — падая на колени, еле слышно выдохнул он. — Ты говоришь, они все настроены, а?
— Испытай их сам, государь.
Федор трясущимися руками, потянул за один из разноцветных шнурков и по притихшему тронному залу разнесся удивительно нежный и чистый звук; он мягко пульсировал, словно внутри колокольчика забилось маленькое сердечко. Большой ребенок, вслушиваясь, склонил голову набок и потянул за соседний шнурок. Звук был другим, но столь же безупречным.