Глубокие отпечатки шин.
Торкель улыбнулся.
Начало положено хорошее.
— Вы не передумали?
Спросившая женщина поставила на стол чашку дымящегося чая и выдвинула стул для Ваньи, которая отрицательно помотала головой.
— Нет, спасибо.
Женщина уселась и начала помешивать ложечкой в чашке. На кухонном столе был накрыт завтрак. Молоко и простокваша стояли рядом с пакетом мюсли и овсяных хлопьев. В корзиночке для хлеба, похоже сплетенной из коры, лежали несколько кусков свежего хлеба и два разных сорта хрустящих хлебцев. Картину дополняли масло, сыр, ветчина, нарезанные огурцы и коробочка печеночного паштета. Накрытый стол контрастировал с кухней в целом, которая казалась взятой из каталога мебели. Пусть и не самого нового, но порядок на кухне царил безупречный. Никакой посуды в мойке, никаких крошек на столах, пусто и чисто. На черной плите ни единого пятнышка, как и на всем кухонном оборудовании. Ванья могла поклясться, что если бы она встала и пощупала полку с приправами над плитой, то не обнаружила бы даже тонюсенькой пленки жира. Насколько Ванья успела заметить, патологическая любовь к порядку распространялась и на остальную часть дома. Однако один предмет немного выделялся. Ванья никак не могла оторвать взгляда от висевшего на стене позади пьющей чай женщины украшения. Это была вставленная в рамку мозаичная картина из пластиковых бусинок. Причем размером не с подставку под кастрюлю, а не менее чем 40×80 см. Она изображала распростершего руки Иисуса со свисающими вниз белыми одеждами. Вокруг головы у него светился золотисто-желтый нимб, а лицо с черной бородой и ярко-голубыми глазами было обращено чуть наискось и вверх. Над головой красными бусинками было выложено: «Я есмь Путь, и Истина, и Жизнь». Женщина напротив проследила за взглядом Ваньи.
— Лиза сделала это, пока болела ветрянкой. Ей было шесть. Разумеется, ей немного помогали.
— Очень красиво, — сказала Ванья, добавив про себя: «И чуть жутковато».
Женщина, которая, открывая Ванье дверь, представилась как Анн-Шарлотт, довольно кивнула в ответ на похвалу, отпила маленький глоток горячего чая и опустила чашку.
— Да, Лиза очень талантлива. Тут более пяти тысяч бусинок. На мой взгляд, потрясающе!
Анн-Шарлотт потянулась за хрустящим хлебцем и стала намазывать его маслом. Ванью не переставало занимать, откуда им известно, сколько здесь бусинок. Неужели они считали? Она чуть не спросила об этом Анн-Шарлотт, когда та вернула нож в коробочку с маслом и посмотрела на нее, озабоченно наморщив лоб.
— Как ужасно то, что случилось. С Рогером. Мы молились за него всю неделю, пока он считался пропавшим.
«И видите, насколько это помогло», — подумала Ванья, но лишь пробормотала в знак согласия что-то сочувственное, бросив одновременно, возможно, чуть слишком очевидный взгляд на часы. Анн-Шарлотт, похоже, уловила намек.
— Лиза освободится с минуты на минуту. Если бы мы знали, что вы придете… — сказала Анн-Шарлотт, разведя руками извиняющимся жестом.
— Ничего страшного. Я признательна за возможность поговорить с ней.
— А как же иначе? Если мы можем хоть чем-то помочь. Как себя чувствует его мама? Ее, кажется, зовут Лена? Она наверняка совсем убита.
— Я с ней не встречалась, — ответила Ванья, — но можно себе представить. Рогер был единственным ребенком?
Анн-Шарлотт кивнула, сразу приняв еще более озабоченный вид. Будто на ее плечи только что легла бо́льшая часть мировых проблем.
— Им жилось не слишком легко. Насколько я понимаю, одно время у них были финансовые затруднения, потом разные неприятности в старой школе Рогера. Правда, сейчас у него вроде все наладилось. И тут случилось это.
— Что за неприятности были у него в старой школе? — поинтересовалась Ванья.
— Его там травили, — донеслось из дверей.
Ванья с Анн-Шарлотт обернулись. В дверях стояла Лиза. Прямые влажные, но хорошо расчесанные волосы до плеч. Челка убрана простой заколкой. На девочке была застегнутая почти до шеи белая рубашка, а поверх нее вязаный однотонный жилет. На шее висел золотой крестик, цепочка от которого зацепилась за один из уголков воротника рубашки. Юбка заканчивалась чуть выше колен, дальше — плотные колготки. Ванья сразу подумала о девочке из какого-нибудь телевизионного сериала семидесятых годов, который повторно показывали в ее детстве. Особенно из-за серьезного, почти угрюмого выражения лица. Ванья встала, протянула вошедшей на кухню девочке руку и пододвинула стул к короткому концу стола.