Вернуться они должны были сегодня же, желательно засветло.
Когда наша поисковая бригада уехала, мы с Генкой сходили проведать Таисию Прокофьевну и деда Мазая. Предупредили, что на днях их ждёт переезд, но причины объяснять не стали, побоялись, что старики запаникуют. Таисия Прокофьевна, которая бо́льшую часть времени лежала, разгадывая кроссворды, пожаловалась:
— В доме-то стало холоднó как. Под двумя одеялами сплю и замерзаю.
— Ничего, Прокофьевна, — сказал Генка, — завтра-послезавтра перевезём тебя к нам, там будет тепло.
У себя в доме мы по-прежнему подтапливали буржуйкой, трубу от которой вывели пока просто в форточку. Дров у нас были даже не кубометры, а кубокилометры — пройдясь по всем дворам, убедились, что практически везде остались поленницы. Правда кое-где дрова подгнили, но в основном они были очень приличные — преимущественно берёза и дуб. По самым скромным прикидкам, в ближайшие четыре-пять лет нам об отоплении волноваться не придётся.
Проведав стариков, мы с Генкой принялись за дом: таскали стекловату, обивали ей дом снаружи, обтягивали плёнкой. Я считал это бесполезным, так как был уверен, что полиэтилен от морозов полопается, но Генка был другого мнения.
— Эх, — вздохнул Генка, — обложить бы здесь вокруг кирпичом хоть в один ряд, тогда бы мы точно не замёрзли, хоть бы и до минус ста похолодало. Да нет кирпича, и времени нет, это же неделю минимум проколготишься.
Тем временем стало смеркаться. Нам казалось, что день вообще укорачивается слишком быстро, но и сумерки длятся дольше привычного. Вероятно, Земля уже отлетела от Солнца достаточно далеко, и количество света заметно сократилось. А может быть нам просто казалось это всё, ведь мы волей-неволей постоянно искали вокруг изменения.
Уже к вечеру мы зашли в дом, пообедали на скорую руку и стали заливать дыры в полу монтажной пеной. Когда закончили, на улице стемнело, а наши всё не возвращались. Мы начали нервничать, причём, сильнее меня волновался обычно невозмутимый и хладнокровный Генка.
— Да не дёргайся, Ген, — успокаивал я его, а заодно и себя. — Ну мало ли что их задержало? Всё-таки десяток пунктов объехать, да везде задержаться, да везде осмотреться…
— Да ты просто Зойку свою не знаешь, Стас, — отвечал Генка. — Томка сделает всё, как ей скажешь, от и до, точь-в-точь. А Зойка — это армагеддец какой-то — вечно лезет в авантюры… ох и шебутная же баба…
Генка как в воду глядел.
Зоя Павловна Воронцова
Едва мы отъехали от деревни, как Егорыч начал меня отговаривать ехать в Гавриловку.
— Я вчера при мужиках говорить не стал, но уж больно населённое село, Зоя. С одной стороны, вроде, надо съездить — там можно добром затариться… а с другой — ну как, там кто ещё живёт? Может, вишь, и до мордобоя дойти, они в своём праве.
— Степан Егорович, в Гавриловку ехать надо — сказала я. — Там одних продовольственных магазинов четыре штуки, ресторан, культтовары, хозяйственный… Это ж лафа, всё равно, что в город съездить. И потом — у них там за селом механизаторские мастерские, Генке нужен трактор, пригоним ему трактор! Глянем, если там есть жители, то прямо транзитом проедем, даже не останавливаясь.
Егорыча мои слова не успокоили. Он, не переставая бубнил о том, что в Гавриловке все бандиты да уголовники, что там в одна тыща девятьсот лохматом году пропала районная комиссия в полном составе, и концов так и не нашли, что в Гавриловке сейчас живут почти одни татары, с которыми связываться себе дороже и так далее, и тому подобное. Я рулила себе, не реагируя на его ворчание, но Егорыча это, похоже, заводило ещё больше.
Так и ехали до первой остановки в маленькой деревушке под названием Куст. До катаклизма здесь жило семь человек — четыре деда и три бабки, да иногда их навещала какая-то родня. Куст был от Полян меньше, чем в десяти километрах. Проезжие, глядя на дорожные указатели, шутили: ну и места — сплошь кусты да поляны. Проехав по деревне сотню метров, я остановилась и посмотрела на красный обшарпанный и покосившийся на одну сторону дом справа.
Это был мой родной дом. Здесь я провела всё детство, отсюда сосед, дядя Витя, возил меня на своём мотороллере в школу в трёх километрах. На покрытой нынче грязью завалинке моя мама любила сидеть, лузгать семечки и трепаться с соседями обо всём на свете. Она умерла четыре года назад из-за досадной безалаберности: во время приступа аппендицита решила, что живот поболит, поболит и пройдёт… итог — перитонит и скорая, которая приехала из райцентра аккурат, чтобы отвезти её тело в морг.