И вот уже десять лет прошло, постарел кузнец, повзрослел его сын — а металл тот особый всё никак не поддаётся мастеру. То слишком мягок, то ломок получается. И посланцы от князя уж забыли о делах его, перестали в деревню наведываться. А кузнец всё упорствует, и последние деньги в семье всё не впрок им тратятся, а лишь на медь, на железо да олово у торговцев заезжих обмениваются. Да при том, что хозяйство его как было хилым — так хилым и стоит год за годом, не спорится, когда все вокруг потихоньку знай разрастаются. И оттого каждый раз ворчит на мужа своего жена всё сильней, что ни лето, ни осень — жизни простой семейной требует и за то, что слишком сильно увлёкся кузнец, грубой бранью его осыпает. Даром что не на людях.
Но неотступен остаётся стареющий мастер от идей своих да желаний незыблемых, потому как вот уже в шестом колене он дела своих предков да праотцев продолжает, совершенствует, и как бы ни было тяжело ему — а завету их безропотно следует. Заодно и сынишке первому ум совращает, отчего не смогла уже терпеть их обоих кузнецова жена — взяла однажды детей своих за руки и от мужа ушла втихомолку подальше, к соседним хуторам. А муж её бывший даже и не заметил того: вот как работа всей жизни мужика за горло взяла, подставила.
И вот холод настал в их покосившейся хате вновь, но кузнец всё куёт, год, другой — ему всё равно. И работа их с сыном вроде как движется: стал металл особый иной раз волю к жизни подавать, когда один его сорт, в кузне созданный, гибкой веточкой обращался вдруг — иль твердел, аки перст Единого. Но другой его сорт так и стыл в бадье, оставаясь, как был, без особой разницы.
Но разницы не виделось лишь на первый взгляд, потому как ещё через пять лет забрёл к ним однажды в деревню бродячий маг-колдун, общим страхом овеянный. Колдовал, колдовал, деньги с народа собирал за зрелище, потешался своей силою истинной. Но когда на исходе дня кузнецов сын к нему с осколками металла последнего в отчаянии направился, чтобы совета спросить да ещё заодно и на иные темы пожаловаться — заревел вдруг колдун от бессилия, когда хитростью своею безбожной, бессовестной хотел у него кошель с пояса срезати.
А в ту пору маги ещё силою, сродни целой армии, обладали в руке одной. А в другой хитрость да знания вековые прочно удерживали. И, кичась грозным превосходством своим, захотел корыстный маг кузнецова сынка ошарашить, чтобы сбежать потом. Но не смог, не сумел он огнями да молниями сжечь и одной жалкой ниточки с рубахи парня, потому как все силы его в один миг закружилися и исчезли куда-то.
Но зато в новый миг, за ним следующий, парень — детина крепкий — уж кулак свой занес. И проломил тому магу кулаком лысу голову — сам не зная, что в первый раз так случилось под небом, когда кто-то без магии, без отрядов дружинных да без конницы сумел мага убить. Повезло, все подумали.
Но лишь стоило в день тот кузнецу самому всё про сына прознать, да за проделки его окаянные наказать по-отечески строгим словом неласковым, тумаками затем в хлев прогнав на всю ночь спать там с курами, как смекнул он, что всё оно не от просто так, должно быть, случилося. И на утро, забрав у того три осколка своих металлических, стал гадать кузнец у себя в пустой кузнице, какой сплав его так славно сработать смог.
А меж тем, пока он гадал, незаметно и ещё год пустой прошёл. Стал сынок вскоре отцу новой опорою. Потому как слабел уж кузнец глазами, да и сам-то дряхлел, и рука его иной раз подводила, когда бил он по подковам, ножам да серпам с мотыгами. Но зато в тени отца смело рос новый мастер на смену ему, прилежно все заветы отцовские слушавший. Да уже после проступка того более не озорничавший, потому как открыл ему отец вскоре тайну великую, что не его это был металл, а государем добытый. И тому ж государю обещанный, как лишь час придёт в оружие его славное выковать.
И вот уж в новый черёд колесо на дороге времён к повороту клонится — обзавёлся сын и своей семьёй, отчего дом их старенький снова криками ребячьими наполнился. Но не сдаётся кузнец, родовым заветам верный, как отец его, до того своему отцу покорный — всё куёт, всё стареет, ищет сил в себе.
И когда последний живой волосок в его бороде пеплом кузни стал сам собой оборачиваться, точно в саван веков и тело старческое пеленая — позвал тогда кузнец сына своего на порог, стерев со лба у себя последнюю испарину и наследника ею по лбу наградивши. Да так и помер затем у ворот кузни своей. Но к тому моменту уже знал обо всём сын, владел отцовской волею, как своею собственной. И лишь последний завет родительский на плечах у него висел, оставаясь невыполненным.