Он одобрительно кивнул.
– Я – Виктор, и мой коллега – Иван.
Услышав своё имя, лысый выпрямился, приняв важную позу.
– Виктор, скажите, пожалуйста, с моим мужем всё в порядке? – с мольбой обратилась к нему.
– Да, он жив.
– Он цел? – я не успокаивалась.
– Вроде! – с усмешкой заметил Виктор.
– Что значит «вроде»?
– То и значит! – они засмеялись оба.
–Перейдем к делу. Евгения Френкель. Расскажите о своей жизни после того, как вы покинули Одессу в июне 1941 года. Где были? Чем занимались?
Я решила рассказывать правду и только правду.
Они много курили. Вначале сигаретный дым приводил меня в бешенство, но потом я поняла, что в противном случае они не будут меня слушать. Табак их одурманивает, они становятся спокойнее и не спешат застрелить меня. Изредка останавливали, просили повторить, задавали уточняющие вопросы и делали пометки в тетрадях. Несколько раз мне давали сладкий чай, он бодрил обезвоженный организм. За окном светало, когда я подошла к моменту вчерашнего вечера. Я рассказала о родителях, всячески пытаясь их убедить, что они не причастны, ничего не знают. Было страшно, что я могу их поставить под удар. Какая им разница, скольких убить: двоих или четверых. Я в сотый раз повторяла, что мои родители ни в чем не виноваты, когда услышала:
– А вот на этом моменте можете остановиться! – порекомендовал Иван.
– Кто рассказал обо мне? – я адресовала вопрос.
Они переглянулись. Виктор спросил у Ивана:
– Как думаешь, она должна знать? За чистосердечное признание…
Лысый кивнул.
– Родители не в ответе за детей-предателей, но при первой возможности должны сообщать о них…
Я помню, как комната задрожала. Крупные капли слёз со звуком разбились о стол.
– Отец? – я смотрела на лысую голову.
Иван убедительно кивнул. В больших бесцветных глазах проскочила искра сострадания. Больше я не могла себя сдерживать. Я ревела навзрыд, припадая к дубовому столу. Столько жалости я никогда не испытывала к себе. Вся моя жизнь от рождения до того момента в прокуренной комнате с двумя чужими людьми принадлежала не мне. Ею управлял мой отец. Эти бесконечные вопросы: «Что он скажет?», «Что подумает?», делали меня рабой. Сам того не зная, находясь за сотни километров, он управлял моей жизнью. Всё это время я не была хозяйкой. Я была её рабыней.
– Евгения, успокойтесь! – сочувственно попросил Иван.
Я наспех вытерла слёзы и спросила:
– Я могу увидеть своего мужа?
Они переглянулись.
– Возможно, – задумчиво произнес Виктор.
– Когда нас расстреляют? – я решила не медлить.
– Вначале нужно заработать на пулю, – ехидно заметил он.
Меня перевели в другую камеру; всем, чем она отличалась от первой, там были нары и меня ждал холодный завтрак. Еда состояла из перловой каши, куска хлеба и чая. Хочу сказать – это настоящее лакомство и пиршество. От переизбытка чувств аппетит притупился. Я сидела над тарелкой и с ужасом понимала, во что втянула Альберта. Человека, который всё это время помогал мне обрести себя. Человека, с которым я прожила увлекательную и счастливую жизнь. Да, не спорю, временами приходилось тяжело, много больных, опасные ситуации, но всё скрашивалось его тёплыми словами, неиссякаемой энергией и верой, что всё образумится. С моих глаз упала пелена, впервые за много лет я в первую очередь думала не об отце и его мнении. Я думала о Наденьке, Альберте, Саре, о тех людях, что пришли в мою жизнь после того, как я села в поезд по направлению к Одессе.
Все эти годы я жила с надеждой, что увижу отца и наконец-то услышу от него слова одобрения, слова прощения. Да, услышала! Сидя в камере! Гнев поднимался из глубин сердца. Я металась, ведя тяжелый монолог. Думаю, что это могло меня убить, если бы Иван не привёл Альберта.
Я сжимала кулаки и злобно смотрела на стену, представляя, как скажу отцу всё то, что о нём думаю.
– Женя, – окликнул Альберт.
Его быстро запустили ко мне.
– Через час я тебя заберу, – грозно произнёс лысый.
Альберт кивнул и добавил:
– Спасибо!
Иван ничего не ответил, поспешил отойти от решетки.
Доля секунды – и я в его объятиях. Я чувствую, как он морщится от моих прикосновений.
– Что? – меня охватывает паника. – Что с тобой? Что они сделали?
Я лезу под одежду. Его грудь, живот – всё в гематомах.
Альберт улыбается и успокаивает:
– Ребра целы. Печень и почки не отбили.
– Это они тебя, Виктор и Иван?
– Да.
– Скоты! – гневно бросаю в сторону решётки.
– Успокойся. В них есть человечность – в пах ни разу не ударили! – Альберт смеётся.
Я поддаюсь ему, обнявшись, мы заливаемся громким гоготом.