– Работа у них такая – бить людей. Добиваться признаний даже в том, что человек не делал, – добавляет муж.
Его сила в том, что он ни в какой ситуации не теряет оптимизм.
– Мне так жаль, что я тебя втянула в эту авантюру. Это было так глупо, на что я рассчитывала… Повидать отца, рассказать ему о своей жизни. Доказать, что я не шлюха! Услышать, что он простил меня. Увидеть гордый взгляд и услышать: «Это моя дочь! Моя прекрасная дочь!».
Альберт обнял меня, погладил по плечу.
– Я понимаю тебя, милая, – он начал осторожно подбираться к моим больным местам. – Если бы не железный занавес, то ты давно бы могла увидеть его.
Я кивнула.
– То, что мы с тобой сделали, было безумием от начала и до конца, – он спокойно рассуждал. – Но только так строится «Осим Хаим». Прости его и отпусти.
Я отрицательно покачала головой.
– Это разрушает тебя! Это убивает!
Я смотрела ему в глаза и думала о том, что пора рассказать правду, осталось недолго.
– Альберт, я боюсь! Если я его прощу, то что тогда? Я не знаю, как жить дальше. Помнишь, как после войны, я требовала от тебя, чтобы ты узнал – живы ли мои родители?
– Да.
– Когда я узнала, что они пережили оккупацию, я обрела смысл. Мечту, в которой мы встретимся. Он простит меня, он будет гордиться мной.
– Отпусти! Начни жить своей жизнью! – советовал любимый.
– Зачем, всё равно нас скоро расстреляют… Только сначала мы заработаем на пули, – я горько улыбнулась.
– Тем более, прости его.
Я отвернулась от Альберта и уставилась в маленькое окно под потолком. Он обнял меня и прижал к своему израненному телу.
– Свобода – великий дар. Не лишай себя! Зачем быть рабами? Зачем набрасывать цепи на свои руки, на свои мысли?
– Из-за страха, – повторила я.
– Свобода – это ответственность за свои поступки за свои мысли, – мягко продолжал Альберт.
– Да, да, – я согласилась с ним.
– Жить свободно – это жить без оглядки на мнение других, но с уважением к ним… Наша свобода заканчивается там, где начинается свобода других людей, – продолжил он.
– Я всё это знаю, – мне хотелось плакать от моей несостоятельности, от моей душевной слабости. – Я жила столько лет с мыслями, что обретаю себя, а всё оказалось так комично… Всё, что я делала, было ради его похвалы, ради того, чтобы он простил меня…
– Послушай, ты обретала себя, и сейчас настал момент кульминации. Ты сделала столько шагов, ты в минуте от вершины. Остался последний шаг, и он самый сложный. А знаешь, почему?
Я отрицательно мотнула головой.
– После этого придётся выбирать новую вершину и начинать движение заново.
Я засмеялась.
– Ты прав, Альберт, ты прав! Я поговорила с тобой, и мне стало легче. Я должна его простить, только как? Мы с ним больше никогда не увидимся. Я не думаю, что он придет сюда…
Я почувствовала, как муж, пошатнулся, словно хотел сделать шаг назад, а потом передумал, и крепче прежнего прижал к себе, не давая возможности пошевелиться.
– Это не важно, услышит ли он тебя. Главное простить.
Я громко выдохнула. Остатки гнева поднялись к горлу. Мне захотелось ругнуться. Сколько это будет продолжаться? Сколько гнев будет разъедать?
– Папа, – дрожащим голосом я бросила в темноту. – Папа, прости меня. Прости, что не оправдала твои надежды. Прости, что опозорила тебя. Я просто хотела немного любви, внимания и заботы. Все эти годы я была маленькой девочкой, но сегодня я стала взрослой. Я не злюсь на тебя, напротив, я благодарна. Спасибо тебе, папа. Спасибо!
Альберт поцеловал мои волосы и выпустил из объятий, он отошёл в сторону. Я обернулась, за решёткой стоял мой отец. Слёзы блестели на глазах. Я смотрела на него спокойно. Больше ничего не хотелось сказать. Он несколько раз силился начать разговор, но слёзы перекрывали дыхание. Потупив взгляд, он пробормотал:
– И ты прости меня, дочь…
Он скрылся в темноте. Больше я его никогда не видела.
Иван пришёл за нами через час.
– Повидались с отцом? – коротко обратился ко мне.
– Да. Спасибо!
Нас увели вместе. Это был очередной допрос. Мы составили портрет девушки-связной, которой я передала информацию. Нам удалось исказить её внешность.
Виктор посмотрел на полученное изображение, воскликнул:
– Ну и чудовище!
На прощание он сообщил:
– Готовьтесь, скоро сделаем пиф-паф! – он демонстративно поднёс сложенные пальцы к виску.
По дороге в камеру я обратилась к Ивану, который был в числе конвойных.
– Можно ли написать письмо моей дочери?
– Можно, – убедительно без колебаний ответил он. – Только оно никогда не будет отправлено.
– Пусть даже так.
– Хорошо, я распоряжусь, чтобы вам принесли бумагу и чернила.