Мальчик посмотрел в зеркало. Это было единственное зеркало в доме, разумеется. Мама делала ему поблажки, потому что понимала, каково ему с его болезнью. Ну за что его так?! Он открыл рот и грустно посмотрел на отражение жалких и таких непрочных зубов – природа поскупилась. Тоже мне зубы, – не зубы, а просто кукурузные зерна. Чуть ли не круглые, тупые, мягкие, белые… Это зрелище даже пригасило праздничное настроение.
Уже совсем стемнело – пришлось зажечь свечу. Мальчик ощутил навалившуюся усталость: всю последнюю неделю семья жила по обычаям Старого Света. Они спали днем и вставали с последними лучами солнца. Тимоти по- смотрел на темные круги под глазами.
– Никуда я не гожусь, Чок, – тихо прошептал он своему маленькому другу. – Даже не могу привыкнуть спать днем, как все наши…
Он поднял подсвечник. Ну почему у него нет настоящих сильных зубов – резцов и клыков как стальные ножи! Или, скажем, сильных рук. Или – сильной воли. Хотя бы уметь посылать свои мысли по всему свету, как Сеси… Но он – урод. Больной. Калека. Он даже (Тимоти вздрогнул и придвинул свечку поближе) боится темноты. Братья над ним смеются – и Бион, и Леонард, и Сэм… Они дразнят его, потому что он спит в постели. Сеси – другое дело, постель ей нужна, чтобы удобнее было посылать свой разум на охоту. А Тимоти? Разве он может, как вся семья, спать в прекрасном полированном ящике? Нет! Не может! И вот мама разрешила ему иметь постель, свечу и даже зеркало. Ничего странного, что родня сторонится его, как креста. Ну что бы крыльям на спине прорезаться!
Мальчик снял рубашку и, извернувшись, посмотрел на голые лопатки. И снова вздохнул. Не растут. И не вырастут.
А снизу доносились таинственные волнующие звуки. С шорохом разворачивался черный креп, закрывая стены, потолки, двери. Вдоль перил лестницы вился запах горящих черных свечей. Слышался высокий и твердый мамин голос, ему гулко отвечал из сырого подвала голос папы. А вот входит в дом Бион – тащит большие двухгаллонные банки.
– Но я должен праздновать со всеми, Чок, – сказал Тимоти. Паучок крутнулся на своей серебряной нити, и Тимоти вдруг почувствовал себя одиноким. Да, он будет полировать деревянные ящики, носить поганки и пауков, развешивать креп… но когда праздник начнется, о нем забудут. Чем меньше будут видеть сына-урода, чем меньше будут говорить о нем, тем лучше.
Через дом пробежала Лаура.
– Ночь Семьи! – весело кричала она, и ее шаги звучали со всех сторон разом. – Ночь Семьи!
Тимоти снова прошел мимо комнаты Сеси – та тихо спала. Сеси спускалась из своей комнаты не чаще раза в месяц, а остальное время проводила в постели. Красавица Сеси. Тимоти хотелось спросить – где ты сейчас, Сеси? И в ком! И что делается вокруг тебя? Ты за холмами? И как там?.. Но мальчик миновал комнату Сеси и пошел к Элен.
Элен сидела за столом, разбирая всевозможные волосы – белые, рыжие, черные – и маленькие серпики ногтей. Она работала маникюршей в салоне красоты в Мел-лин-Вилидж в пятнадцати милях отсюда. В углу стоял крепкий ящик черного дерева с ее именем.
– Пошел вон, – проговорила Элен, даже не поднимая глаз. – Я не могу работать, пока ты на меня пялишься.
– Да ведь Хэллоуин же, Элен. Ты подумай только! – сказал мальчик, пытаясь говорить дружелюбно.
– Хм! – Она бросила несколько обрезков ногтей в белый пакетик и надписала его. – Да разве для тебя это что-то значит? Разве ты знаешь что- нибудь об этом? Ты же там просто перепугаешься до смерти! Отправляйся к себе в кроватку, малыш.
Щеки мальчика вспыхнули.
– Я должен помочь полировать… накрывать на стол…
– Если сейчас же не уйдешь – завтра обнаружишь в своей постели дюжину живых устриц, – спокойно пообещала Элен. – Так что спокойной ночи, Тимоти.
Горя обидой, Тимоти сбежал по лестнице вниз – и с разбегу врезался в Лауру.
– Смотри куда идешь! – прошипела она сквозь зубы и исчезла.
Тимоти подбежал к открытой двери подвала, вдохнул струю густо пахнущего землей воздуха.
– Папа?
– Опаздываешь! – крикнул снизу отец. – Бегом сюда, не то мы не закончим к их появлению!
Тимоти секунду задержался на пороге, слушая тысячи звуков дома. Приходили и уходили братья, точно поезда на вокзале. Они говорили, спорили о чем-то. Стбит постоять на одном месте подольше, и их бледные руки пронесут мимо тебя все, что есть в доме. Вот Леонард со своим черным докторским саквояжем; вот Самуэль с большой черной книгой под мышкой несет еще рулон крепа; вот Бион опять, в который уже раз, несет из машины очередные банки.
Папа на секунду оторвался от полировки – сунул сыну тряпку и, нахмурясь, постучал пальцем по черному дереву.