– Больной? – удивилась Алиса.
– Ну, на голову, – пояснил Цент. – Находит на него иногда, и тогда только связывать, иначе ноги в руки, и поминай, как звали. Вот в последний раз, когда у него приступ случился, я и не углядел. Убежал он куда-то, а я с ног сбился его искать. Думаю – ну, все, пропал Владик. Ночами спать не мог, кусок в горло не лез. Себя винил.
И Цент так талантливо всхлипнул, что поверили все, кроме Владика.
– Он все врет! – завопил программист. – Я здоров. Он меня мучил, морил голодом, заставлял зимой в кедах ходить. Сам тушенку поедом жрал, а меня луком пичкал. Я так страдал!
– Да нельзя ему тушенку, и вообще мясное, – воскликнул Цент. – И сухарики нельзя, особенно со вкусом холодца и хрена. Как поест чего-то такого, так все, сам не свой. Я ведь с врачом консультировался, он советовал его больше овощами кормить, в частности луком. А он вон как все это переврал, дескать, я его голодом морил. Ох, Владик, тяжело нынче быть добрым, и вдвойне горько получать за свои благодеяния черную неблагодарность. Но уж меня этим с праведного пути не собьешь, и если уж взялся я о ком заботиться, то буду делать это до конца.
– Нет! – завизжал Владик, который понял главное – Цент собирается и дальше над ним издеваться.
– Так вот в чем дело, – пробормотала Алиса. – А я все думала, что он какой-то странный. Одежды нормальной не было, только какие-то лохмотья, а из оружия булава богатырская, которую он и поднять-то толком не может. А когда он ел, то будто помешался: глаза стали дикие, рычал. Я еще тогда о чем-то таком подумала….
– Да ведь ночью в одном исподнем и убежал, – вздохнул Цент, с отеческой нежностью поглядывая на беспомощно рыдающего программиста. – А о булаве этой и вспоминать не хочется. Нашел в музее, вцепился, будто дите малое, а пытались отобрать – он в слезы. Говорил, что он потомок Добрыни Никитича по материнской линии. Или Ильи Муромца по отцовской – точно не помню. В общем, одна морока с ним. Но я не ропщу. Для меня, православного человека, добрые дела делать одно удовольствие. Для того и живу на свете.
Тут, словно только заметив, что собеседники стоят с поднятыми руками, Цент быстро сказал:
– Да опустите, опустите. Ну что мы, в самом деле, дикари какие-то? Я вижу, вы люди хорошие. Владика подобрали, не обидели убогонького. Времена сейчас такие, что живым с живыми по пустякам ссориться незачем. Тебя как звать?
– Алиса, – ответила та.
– Это ты, значит, Владика нашла?
– Я.
– Спасибо тебе, солнышко. Дай обниму.
И Цент заключил Алису в объятия, окончательно сняв висевшее в воздухе напряжение. Все уже забыли об одном из своих соратников, что валялся чуть в стороне с простреленной головой, и были буквально очарованы новым знакомым. Центу и раньше говорили, что в нем пропадает великий актер, на что он обычно скромно отвечал, что и сам всегда это знал, а на сцене не кривляется по той лишь причине, что братва не поймет.
– Я Андрей, – представился парень, которого Цент принял за командира. – Значит, ты не знаешь, кто напал на наших людей.
– Сказал же уже, что нет. Сам сюда только пришел. Вон, этого балбеса искал по всей округе, уже с ног сбился.
И Цент кивком головы указал на Владика. Программист не выдержал, и снова истошно закричал. Он не понимал, что происходит, и почему его новые друзья из Цитадели дружно лишились ума. Ведь у Цента на роже было написано все уголовное прошлое, разнообразное и кровавое. Но почему-то все дружно поверили этому извергу, а не ему. И хотя Владик догадывался, что своим истеричным поведением он лишь подтверждает слова терзателя, совладать с собой было выше его сил. Стоило только подумать о том, что Цент снова рядом, и хотелось визжать и выть, а еще лучше разбежаться, и убиться головой о стену. Что угодно, лишь бы прекратить весь этот ужас.
– Вы его тушенкой или сухарями кормили? – спросил Цент.
– Кормила, – вздохнув, призналась Алиса. – Да ведь я же не знала, что ему нельзя….
– Не кори себя, – попросил ее изверг. – Ты ни в чем не виновата. Но Владика нужно связать. В таком состоянии он опасен сам для себя.
Напрасно рыдающий программист убеждал окружающих, что не болен. Напрасно доказывал, что Цент отнюдь не такой добрый самаритянин, за которого себя выдает. Его уже никто не слушал. Для них он стал припадочным душевнобольным. И когда на него надели наручники, Владику не осталось ничего другого, кроме как смириться.
– Все будет хорошо, – пообещал ему Цент нежным голосом. – Теперь я о тебе позабочусь.
Сердце Владика вынесло эту жуткую угрозу, а вот его мочевой пузырь нет.