— Что же случилось с тем могущественным чародеем? Уж он-то, верно, знает, как победить свое собственное создание.
— Нет, мой друг. Ведь это я тот чародей, и я ничем не могу тебе помочь.
***
Аттал сидел на пляже, ощущая солнечное тепло на своем лице, но даже оно не было столь горячим, сколь его гнев. Вынужденное путешествие с жалким Спартанцем уже само по себе было достаточно неприятным фактом, но он-то предполагал поход во Фракию либо на Халкидики, чтобы спасти принца. А не в этот ужасающий, вывернутый и безумный мир.
Вспомнив летучих тварей, он вздрогнул. Как может обычный воин сражаться с такими чудищами?
Сняв нагрудник, он снял свои одежды и окунулся в море, наслаждаясь внезапной прохладой, омывающей его тело. Нырнув вперед, он поплыл под водой, отталкиваясь длинными гребками, и вынырнул на поверхность на некотором расстоянии от берега. Мелкие прозрачные рыбешки плыли под ним сверкающими косяками, и он поднял брызги рукой, засмеявшись, когда они рассеялись во все стороны.
Хотя бы это было знакомой ему реальностью, и он отдыхал, испытывая это чувство.
Наконец он начал уставать от моря и направился обратно на берег, сев в мягкий песок и выжимая воду из своих длинных волос.
Александр поджидал, стоя рядом с его доспехами. — Хорошо плаваешь, — произнес мальчик.
Аттал проглотил ругательство. Этот ребенок был ему не по нутру. Демон, говорили о нем, не совсем человек, способный убить одним касанием. Мечник кивнул в знак согласия и пересел на камень, давая солнцу высушить свою мокрую кожу.
— Ты напуган? — спросил принц с обезоруживающе непосредственным выражением лица, голова его при этом была чуть отклонена вбок.
— Я ничего не боюсь, мой принц, — ответил Аттал. — И любой, кто будет утверждать обратное, ответит за это перед моим мечом.
Ребенок серьезно кивнул. — Ты очень храбр, раз отважился проделать такой путь и найти меня. Я знаю, мой отец щедро вознаградит тебя.
Аттал рассмеялся. — У меня три поместья и богатств больше, чем я смогу потратить за всю жизнь. Мне не нужна награда, Принц Александр. Но я бы отдал царский выкуп за то, чтобы снова увидеть Македонию.
— Мы обязательно увидим ее. Парменион отыщет путь.
Аттал подавил в себе злое замечание. — Хорошо иметь веру в героев, — вымолвил он наконец.
— Он тебе не нравится, правда?
— Мне не нравится никто из людей — кроме Филиппа. А ты глазастый. Будь осторожен, Александр, такой дар имеет и оборотную сторону.
— Никогда не вставай против него, — предостерег принц. — Он убьет тебя, Аттал.
Мечник не ответил, но улыбнулся с искренним ехидством. Александр немного постоял молча, потом взглянул македонянину в глаза. — Знаю, о тебе идет молва как о лучшем мечнике царства, а также как о первом доверенном… убийце на службе моего отца. Однако же знай, что если Парменион и умрет по загадочному стечению обстоятельств, я приду именно за тобой. И смерть твоя не заставит себя долго ждать.
Аттал вздохнул. — Я отправился в этот дерьмовый мир не для того, чтобы слушать твои угрозы, мальчишка. Я пришел тебя спасти. Тебе вовсе не обязательно любить меня — и в самом деле, за что? Я не самый привлекательный человек. Но — если у меня когда-либо и появится причина биться с Парменионом — твои угрозы меня не остановят. Я принадлежу лишь самому себе и следую своей дорогой. Запомни это.
— Мы оба запомним, — сказал Александр.
— Чистая правда, — согласился мечник.
***
— Не думай о способе победить Филиппоса, — произнес Хирон. — Это просто невозможно.
— Нет ничего невозможного, — заверил его Парменион, когда они шли вдвоем по прилегающей к дворцу земле в гаснущем свете заходящего солнца.
— Ты меня не понял, — продолжил Хирон. — Есть более важные предметы для размышлений. Как думаешь, почему высшая сущность, наделенная столь великой силой, тяготеет к воплощению в бренной человеческой оболочке — пусть даже в теле царя?
Парменион остановился у ручья и сел на деревянную скамью. — Объясни, — сказал он.
Хирон растянулся на траве и вздохнул. — Это не так-то просто объяснить. Дух Хаоса не имеет природной формы. Он… ОНО… суть дух, очевидно бессмертный и вечный. Так вот, настоящий вопрос — это как он существует. Смекаешь?
— Пока нет, маг, но я очень прилежный ученик.
— Тогда давай рассудим постепенно. Каков один-единственный величайший момент в твоей жизни?
— А какое это имеет отношение к теме? — переспросил Парменион, смутившись.
— Доверься мне, воин, — велел Хирон.
Парменион глубоко вздохнул. — Много лет назад — словно в другой жизни — я полюбил юную девушку. Она сделала для меня солнце ярче. Она показала мне, что такое жить.
— Что с ней стало?
Лицо Спартанца посуровело, синие глаза вспыхнули холодным светом. — Ее забрали у меня и погубили. Давай, говори, в чем дело, маг, а то я теряю терпение.
— Вот о чем я и говорю! — сказал Хирон, встав с земли и садясь рядом с Парменионом. — Я хочу, чтобы ты вспомнил, как чувствовал себя, представляя вашу любовь и проведенные вместе дни, и как затем поменялись твои мысли, когда пришла печаль. Дух Хаоса, может, и кажется неистребимым и вечным, но это не вся правда. Ему необходимо питаться. Не знаю, порожден ли он болью, страданиями и ненавистью, или же наоборот это он отец и мать всех горестей на свете. В данном случае это не имеет значения. Но ему нужен Хаос, чтобы оставаться живым. В теле Филиппоса он шагает по миру, порождая океаны горя. Каждый раб, каждая вдова или сирота познают ненависть; они жаждут мести. Многие годы после смерти Филиппоса македонов будут ненавидеть. Видишь? Его нельзя одолеть, ибо, даже уничтожив Филиппоса, ты лишь продолжишь питать тот злой дух, которым он одержим.
— Что же ты предлагаешь, чтобы мы подобострастно легли в ноги Тирану, отдавая ему свои жизни с улыбкой и благословением?
— Да, — просто ответил Хирон, — ибо тогда мы ответили бы на Хаос большей силой — любовью. Но этого не случится. Для этого нужен человек, неизмеримо более великий, чем все те, кого я когда-либо встречал, тот, кто ответит на насилие прощением, а на зло — любовью. Лучшее, на что способны мы, это биться с Тираном без ненависти.
— Почему ты создал для Филиппоса этот всевидящий глаз? — вдруг спросил Парменион.
— Я питал тщетную надежду, что глаз поможет ему увидит себя, свою истинную душу. Он не увидел. Это всегда было проблемой для меня, Парменион, ибо я всегда стараюсь увидеть хорошее в каждом человеке с надеждой, что оно возьмет верх. Но это случается так редко. Сильный человек всегда будет стремиться к власти; это заложено в его природе. А чтобы править, ему надо будет покорять других. — Хирон вздохнул. — Все наши герои склонны к насилию, не так ли? Я не знаю имен героев твоего мира. Но их истории будут такие же.
— Да, — согласился Парменион. — Ахиллес, Геракл, Агамемнон, Одиссей. Все они люди меча. Но ведь если злые люди берутся за меч или копье, хорошие должны сделать то же самое, дабы победить их?
— Если бы всё было так просто, — проворчал Хирон. — Но добро и зло не так-то просто разделить. Добро не носит золотые доспехи, как и зло не всегда облачено в черное. Кто скажет, где лежит зло? В своем мире ты военачальник. Ты когда-нибудь осаждал город? Убивал женщин и детей?
— Да, — ответил Парменион, и ему стало не по себе.
— И ты служил силам добра?
Спартанец покачал головой. — Смысл твоих речей мне ясен. Ты хороший человек, Хирон. Ты отправишься с нами в Спарту?
— А куда еще мне идти? — печально ответил маг. Поднявшись, он собрался было уйти, но затем обернулся. — У нас есть легенда — прекрасная легенда. Она гласит, что однажды Заклятие вернется, и что возвратит его нам золотоволосое дитя богов. Оно вернет мир и гармонию, и земля вновь озарится. Разве не прекрасная идея?