Через несколько минут жеребенок попытался встать, и Мотак помог ему, подтолкнул к кобыле. Ларина, хоть и изнуренная, тоже встала, и после нескольких неудачных попыток новорожденный нашел сосок и стал питаться.
Мотак похлопал кобылу и вышел на солнце, вымыл ладони и руки в ведре с водой. Солнце было высоко, и он поднял свою упавшую шляпу и прикрыл чувствительную кожу своей лысой головы.
Он устал, но чувствовал мир со всем миром. Когда лошади жеребились, у него всегда поднималось настроение - чудо рождения, продолжение жизни.
Кроний подошел к нему. - Она потеряла очень много крови, хозяин. Кобыла может умереть.
Мотак посмотрел на коротышку, заметив его озабоченность. - Останься с ней. Если она и через два часа все еще будет истекать кровью, сходи разыщи меня. Я буду на западном выгоне.
- Да, хозяин, - ответил Кроний. Фессалиец бросил взор на холмы. - Смотри, хозяин, господин снова дома.
Посмотрев в указанном направлении, Мотак увидел всадника. Он все еще был слишком далеко, чтобы старый фиванец смог его опознать, но конь под ним был точно вторым скакуном Пармениона, буйный гнедой жеребец с белой мордой.
Мотак вздохнул и покачал головой. "Ты должен был в первую очередь зайти домой, Парменион", - грустно подумал он.
***
- Вот и новая победа Македонского Льва, - произнес Мотак, поднеся Пармениону кубок с вином.
- Да, - ответил генерал, вытянув поджарое тело на скамье. - А как здесь идут дела?
- С лошадьми? Двадцать шесть жеребят. Самый последний прекрасен. Его принесла Ларина, от фракийского жеребца. Он весь черный как ночь, Парменион, и каких размеров! Хочешь на него посмотреть?
- Не сейчас, друг мой. Я устал с дороги.
Коренастый фивянин сел напротив друга, наполнил свой кубок и стал потягивать его содержимое. - Так почему ты не зашел домой?
- Зайду. Я хотел прежде увидеть, как поживает ферма.
- Мне хватает того, что я днями гребу конский навоз, - ответил Мотак. - Не надо приносить его еще и ко мне в дом.
Парменион расстегнул ремни своих кавалерийских сапог, стянул их с ног. - Как ты щепетилен, мой друг! Может, я просто рад побыть в твоей компании. Какая разница, Мотак? Это мои владения, и я хожу здесь где хочу. Я устал. Не откажешь мне, если я останусь у тебя на ночь на постой?
- Знаешь ведь, что не откажу. Но у тебя есть жена и семья, которая тебя ждет - и постели, гораздо более удобные, чем те, что я могу предложить.
- Удобство, по-моему, это нечто большее, чем мягкая постель, - сказал спартанец. - Мне удобно здесь. Ты становишься все более злым в эти дни, Мотак. Что не так с тобой?
- Возраст, мальчик мой, - сказал фивянин, беря себя в руки. - Но если ты не хочешь говорить со мной, заставлять не стану. Увидимся вечером.
Мотак обнаружил, что злость его только возрастает, пока он шел из дома вверх по холму к западному выгону. Более тридцати лет он служил Пармениону, как слуга и друг одновременно, однако за последние пять лет он видел, как спартанец становится все более отстраненным и скрытным. Он предупреждал его не жениться на Федре. Семнадцатилетнее дитя, она была слишком юной, даже для помолодевшего спартанца, и притом в ней было что-то... некий холод, который исходил от ее глаз. Мотак вспомнил, с теплым чувством из прошлого, фиванскую любовницу Пармениона - бывшую шлюху, Фетиду. Вот это была женщина! Сильная, уверенная, любящая! Но, как и его возлюбленная Элея, она была мертва.
Он остановился на склоне холма, посмотрел, как работники расчищают навоз с первого выгона. Такой работе его фессалийцы не радовались, но это помогало избавиться от червей, которые могли завестись у лошадей. На выпасе лошадь могла съесть личинку червя в траве. Личинка попала бы в живот лошади и превратилась в червя, откладывающего яйца, и новые личинки вышли бы с пометом. Тогда очень скоро все выгоны будут заражены, вызвав тем самым слабое развитие или даже мор среди молодых жеребят. Мотак узнал об этом два года назад от персидского торговца лошадьми, и с той поры заставлял своих людей вычищать выгоны ежедневно.
Поначалу фессалийцев было нелегко убедить. Превосходные наездники, они в штыки восприняли такое унизительное задание. Но когда заражение червем пошло на убыль и жеребята стали сильнее, конюхи взялись за работу всерьез. Удивительно, но это также помогло Мотаку завоевать их уважение. Им было странно подчиняться человеку, который редко ездил верхом, а когда ездил, не проявлял талантов истинного наездника, которые так ценились у них в народе. Но таланты Мотака заключались в подготовке и разведении скакунов, исцелении лошадиных ран и заболеваний. За них-то лошадники и зауважали его, с теплом принимая даже его вспыльчивый нрав.