Александр повел свою конницу гетайров в атаку на левый фланг врага. Парменион приказал Филоте и его конным фессалийцам ударить на правый фланг. Ошеломленные персы не успели отреагировать, и к тому моменту как Парменион скомандовал генеральное наступление, их ряды уже смешались. Только наемная пехота да Царская Гвардия еще оказывали какое-то сопротивление, остальные отряды - а также Мемнон, неприятельский полководец - бежали с поля боя. Сражение длилось меньше часа, а резня - больше двух.
Шестнадцать тысяч персов погибли еще до того, как солнце встало в зенит.
Началось завоевание Персии. Начиналась легенда Александра.
Той же ночью, Александр устроил пир в честь победы в шатре убитого персидского военачальника. Он привел с собой писцов из Азии и Греции, а также поэта по имени Каллисфен, скелетообразного мужчину с жиденькой черной бородкой и неестественно большой головой, на которой давно уже не росли волосы. Пармениону не понравился сам человек, но он не мог не оценить его талант эпического поэта, с густым и глубоким голосом, с неспешной и размеренной манерой повествования.
Во время пира он декламировал свое импровизированное сочинение, в стиле Гомера, в котором воспевал подвиги Александра. Его принимали горячими аплодисментами. Юный Царь якобы лично зарубил 2 000 из полумиллионного воинства персов, с которыми ему пришлось столкнуться, а Зевс, Отец Богов, простер свою руку к земле, раздвинув облака, чтобы посмотреть на величайшего из смертных.
Каллисфен пел о том, как Афина, Богиня Войны, явилась Александру и предложила бессмертие накануне битвы, но молодой Царь отказался от этой чести, ибо еще не заслужил ее.
Парменион обнаружил, что бесконечная песнь уже начинала вызывать у него тошноту, однако молодежь продолжала хлопать и горячо принимать каждый преувеличенный до абсурда эпизод. Наконец Каллисфен поведал, как генералы Александра устроили с ним военный совет о том, как пересечь "стремительный Граника поток", и дали юному Царю ответ, что он "будет пристыжен, коль, перейдя Геллеспонта воды, он воды Граника не перейдет."
Гефестион, сидевший рядом с Парменионом, склонился к нему. - Не так это было, - прошептал он.
- Всё было не так, - ответил военачальник, - но для молодых и глупых звучит красиво.
Пир продолжался всю ночь, и, почувствовав скуку, Парменион отправился к себе в шатер. Мотак еще не спал, а сидел, растянувшись, на большом персидском стуле с подушками. Фивянин напивался.
- Чудесный день, - сказал он вошедшему Пармениону. - Еще один народ созрел для покорения. Будут сожжены и разрушены новые города. - Его лицо раскраснелось, глаза затуманились и налились кровью.
Парменион не ответил. Добавив дров в жаровню, он снял с себя парадные латы и растянулся на длинной кушетке.
- Царь-небожитель еще не устал слушать истории о себе? - спросил Мотак.
- Говори тише, друг, - посоветовал Парменион.
- Зачем? - спросил Мотак, садясь прямо и проливая вино. - Я прожил больше семидесяти лет. Что он мне сделает? Убьет? Да я мечтал умереть еще десять лет назад. Знаешь, после разрушения Фив я не смогу отыскать могилу Элеи. Моей милой Элеи!
- Ты ее найдешь. Она покоится не в телесной оболочке.
Мотак вытер глаза тыльной стороной ладони. - Что мы тут забыли, Парменион? Почему бы нам не отправиться домой в Македонию? Будем разводить лошадей, а резню оставим молодым. Чего мы тут добьемся? Только новых смертей, новых разрушений.
- Я тот, кто я есть, - ответил Спартанец. - Это всё, что мне осталось.
- Тебе не надо ему служить. Он не как Филипп, воевавший, чтобы спасти свой народ. Это убийца. Он ничего не построит, Парменион; он будет мчаться по всему миру и разрушать.
- Я в это не верю. Он обещает стать великим.
- Почему твои глаза не видят его злодейств? Чем он тебя приворожил?
- Хватит об этом! - рыкнул Парменион. - Ты пьяный старикан, полный обиды и отчаяния. Я не желаю больше слушать эти речи!
- Может, я и пьян, зато не одурачен им. - Резко встав, Мотак вышел из шатра.
***
Старый фивянин вдохнул полные легкие прохладного воздуха и вышел из лагеря, направившись к невысокой цепи холмов на юге. Он сел на склоне и откинулся назад, пытаясь сосредоточиться на звездном небе, однако звезды то и дело кружились, укачивая его. Он повернулся набок, и его сильно вырвало. В висках у него застучало, и он сел прямо, уронив из рук смятый свиток.
Он поднял его и развернул. Может, надо было показать его Пармениону? Нет, он знал, это не имело смысла. Этому донесению он не поверит. Парменион был абсолютно слеп, когда дело касалось малейшей критики молодого Царя.