Луна светила ясно, и Мотак еще раз перечитал донесение от агента в Пелле. Большая часть текста касалась нового регента, Антипатра, оставленного на посту командующего армией внутри страны, Олимпиада же стала править как Царица. Еще там говорилось о беспорядках в западных регионах. Но в последней части шла речь об убийстве Клеопатры и ее младенца.
Дворцовый слуга рассказал о двойном убийстве, а затем покончил с собой. Все друзья убитого и семьи этих друзей были вывезены из Пеллы и казнены.
Но слух распространялся, нашептываемый врагами Александра. Это было слишком ужасно, чтобы быть правдой, писал агент Мотака. Говорят, Александр вошел в покои Клеопатры и удавил ее золотым шнуром. Затем он взял ребенка и унес его в комнату чужеземной ведьмы с Самофракии, где для того, чтобы укрепить свой успех в борьбе за трон, он принес младенца в жертву неведомому божеству - и съел детское сердце.
Протрезвев, Мотак смотрел на свиток. В спину ему подул холодный ветер, и он задрожал.
- Время умирать, - прошептал холодный голос. Пронзающая боль обхватила в сердце Мотака огненными пальцами. Старик попытался встать, но приступ был слишком силен, и он повалился на траву, а свиток выкатился у него из руки.
Едва коснувшись земли, документ загорелся огнем - съеживаясь в траве и выпуская струйку черного дыма.
Перевернувшись на живот, Мотак попытался ползти, но сильная рука схватила его за плечо и перевернула на спину. Он поднял взгляд и увидел пару желтых глаз без зрачков и почувствовал, как длинный кинжал входит ему под ребро.
Боль покинула его, и он ощутил на своей шее прохладу травы. Он вспомнил далекий день в Фивах, когда сидел у журчащего ручья рядом с Элеей, положившей голову ему на плечо.
Все краски были яркими: зеленые кипарисы над ним, пронзительная синева небес, статуи в саду, словно вырезанные из чистого снега. Жизнь в тот день была прекрасна, и будущее сияло обещанием дальнейшего счастья.
- Элея... - прошептал он.
***
Александр медленно вынырнул из глубин темного сна и выбрался в явь, удивившись, что его голое тело будто накрыто шелковым покрывалом. Ткань была роскошной и мягкой, скользящей на коже, теплой и уютной. Он перевернулся на спину и обнаружил, что его рука покрыта грязью, а пальцы слиплись. Открыв глаза, он сел прямо. Рассвет озарял внешний полог шатра, и он поднял руку, чтобы протереть глаза. Вдруг он замер, и сердце его заколотилось. И ладонь, и рука были покрыты запекшейся кровью, как и вся кровать. Он закричал и стянул одеяло, проверяя, нет ли на теле ран.
В комнату вбежал Гефестион с мечом в руке. - Что такое, государь?
- Меня закололи, - ответил Александр, на грани паники, обшаривая руками собственную кожу. Гефестион бросил меч и подошел к ложу, осматривая голый торс Царя.
- Порезов нет, государь.
- Должны быть! Посмотри на кровь!
Но ран не было. У полога шатра лежал кинжал с покрытым запекшейся кровью клинком. Гефестион вложил его в руку Царя. - Это твой кинжал, - сказал он, - только кровь не твоя.
Александр прошлепал к дальней стене, где на маленьком столике остался кувшин с водой. Царь быстро умылся, продолжая искать на себе порез или укол. Он подскочил к Гефестиону. - Что со мной происходит?
- Не понимаю, государь, - ответил молодой офицер.
- Прошлой ночью... на пиру. Когда я ушел?
- Перед самым рассветом. Ты порядком напился и шатался. Но отказался от предложенной помощи.
Александр вернулся к кровати и сел, обхватив голову руками. - Кровь не могла взяться ниоткуда!
- Да, государь, - тихо ответил Гефестион.
- Я схожу с ума?
- Нет! Конечно нет! - Гефестион пересек помещение, положил руку Царю на плечо. - Ты - Царь, величайший из когда-либо живущих. Ты благословлен богами. Не высказывай подобных мыслей вслух.
- Благословлен? Что ж, будем надеяться на это. - Александр глубоко вздохнул.
- Ты сказал, что хочешь поговорить со мной, государь, о Парменионе.
- Я сказал?
- Да. Но теперь, когда он обеспечил такую славную победу, вряд ли ты захочешь, чтобы он присоединился к Атталу.
- О чем ты вообще говоришь? Это какой-то сон?
- Нет, государь, помнишь... несколько вечеров назад? Мы обсуждали Пармениона, и ты сказал, что его, возможно, надо будет убить.
- Я никогда бы не сказал такого. Он - мой самый старый друг; он рисковал жизнью ради меня... много раз. Зачем же ты так говоришь?
- Я, наверное, не так понял, государь. Ты говорил отправить его на долгий покой, как Аттала. Я подумал...