Царь снова посмотрел в окно на далекие триремы. Он долго молчал, но наконец заговорил.
- Мой сын привязан к тебе, - сказал он, понизив голос. - Няня говорит, что во сне, когда его мучают кошмары, он произносит твое имя. После этого всё проходит. Говорят, что ты можешь обнять его, не чувствуя боли. Это правда?
- Да, - прошептал спартанец.
- Ребенок одержим, Парменион. Либо это так, либо он сам - демон. Я не могу к нему прикоснуться - я пробовал; это как прижимать к коже раскаленные угли. Откуда у тебя эта способность безболезненно прикасаться к нему?
- Не знаю.
Царь хрипло рассмеялся, затем обернулся лицом к своему военачальнику. - Все мои битвы - ради него. Я хотел построить царство, которым он бы мог гордиться. Я хотел... хотел столь многого. Помнишь, как мы отправились на Самофракию? Да? Тогда я любил Олимпиаду больше жизни. Теперь же мы с ней не можем сидеть в одной комнате и двадцати ударов сердца без злого слова. А посмотри на меня. Когда мы встретились, мне было пятнадцать, а ты был взрослым воином, тебе было... двадцать девять? Теперь у меня седина в бороде. Мое лицо покрыто шрамами, мой глаз - это наполненный гноем сгусток непрекращающейся боли. И ради чего, Парменион?
- Ты сделал Македонию могучей державой, Филипп, - сказал Парменион, вставая. - И все твои мечты почти достигнуты. Чего желать более?
- Я желаю сына, которого мог бы держать на руках. Сына, которого я мог бы обучать верховой езде, не боясь, что лошадь запнется и издохнет, разложившись у меня на глазах. Я ничего не помню о той ночи на Самофракии, когда зачал его. Иногда я думаю, что он и вовсе не мой сын.
Парменион побледнел, но Филипп не смотрел в его сторону.
- Конечно же он твой сын, - сказал Парменион, пряча страх в своем голосе. - Кто еще может быть его отцом?
- Некий демон, посланный из Аида. Скоро я снова женюсь; однажды у меня появится наследник. Знаешь, когда Александр родился, мне сказали, что первым его криком был рык, как у дикого зверя. Повитуха чуть не уронила его. Они говорили также, что когда он впервые открыл глаза, зрачки были узкими, как у египетских кошек. Не знаю, правда ли это. Всё, что я знаю, это что люблю мальчишку... но не могу к нему даже прикоснуться. Однако хватит об этом! Мы все еще друзья?
- Я навсегда твой друг, Филипп. Клянусь.
- Тогда давай напьемся и поговорим о лучших днях, - велел Царь.
***
За дверью Аттал чувствовал в себе возрастающий гнев. Он тихо прошел по освещенному факелами коридору, вышел в ночь, но холодный бриз только раздувал пламя его ненависти.
Почему Филипп не мог понять, какую опасность представляет собой Спартанец? Аттал прокашлялся и сплюнул, но во рту по-прежнему оставался привкус желчи.
Парменион. Всегда Парменион. Офицеры его боготворят, солдатам он внушает благоговение. Разве ты не видишь, что происходит, Филипп? Ты проигрываешь царство этому чужеродному наемнику. Аттал задержался в тени большого храма и обернулся. Я могу подождать здесь, подумал он, и его пальцы обхватили рукоять кинжала. Я могу выступить за ним, вонзить кинжал в спину, рассечь ее, вырезать ему сердце.
Но если Филипп узнает... будь терпелив, успокоил он себя. Надменный сукин сын сам станет причиной своего падения, ведомый обманчивыми представлениями о верности и чести. Честность не нужна ни одному Царю. О, они все твердят о ней! "Дайте мне честного человека, - говорят они. - Нам не нужны пресмыкающиеся прислужники". Дерьмо собачье! Всё, что им нужно, это повиновение и исполнительность. Нет, Пармениону недолго осталось.
И когда придет тот благословенный день, когда он впадет в немилость, взор Филиппа обратится именно к Атталу, первому, кто сможет убрать презренного спартанца и затем заменить его на посту Первого Военачальника Македонии.
Стратег! Что сложного в том, чтобы победить в сражении? Ударь по противнику с силой бури, сломи центр и убей вражеского царя или военачальника. Но Парменион одурачивал их всех, заставляя поверить, что в этом заключается какая-то чудесная загадка. А почему? Да потому что он трус, ищущий повода держаться подальше от самой битвы, остерегающийся получить какой-либо ущерб. И никто из них не видит этого. Слепые глупцы!
Аттал обнажил кинжал, наслаждаясь серебряным блеском в лунном свете на лезвии.
- Однажды, - прошептал он, - эта штука убьет тебя, Спартанец.
Храм в Малой Азии, лето
Дерая была истощена, почти на грани обморока, когда последний страждущий был внесен в Лечебный Покой. Двое мужчин положили ребенка на ложе алтаря и отошли, почтительно не поднимая глаз на лицо слепой Целительницы. Дерая сделала глубокий вдох, успокаивая саму себя, затем возложила ладони ребенку на лоб, и ее дух проник в кровеносную систему девочки, протекая по ней, чувствуя слабое и сбивчивое биение сердца. Повреждение было в основании спины - позвонки были сломаны, нервные окончания разрушены, мускулы ослабли.