– Ну вот, – сказала она, положив трубку. – Остается только ждать. Что-то он больше не кричит.
В ответ раздался хрип. Тетя Галя подошла к дивану, присела на корточки возле отца. Я опустилась в кресло и, закрыв лицо руками, принялась молиться о том, чтобы врачи скорой не застали папу в сознании.
– Правильно, Алисочка! Давай вместе. Отче наш… – затянула она.
В этот момент я ощутила весь ужас происходящего. Сидя друг напротив друга, мы вместе молились о противоположном: тетя Галя просила Бога о спасении, а я – о скорейшей смерти. Моя мольба оказалась действеннее: закатив глаза, папа высунул язык и захрипел. Его тело сотрясла судорога. К зловонию рвоты примешался запах кала. Не закрывая рта, он схватился обеими руками за горло и обмяк.
– Ой, мамочки! – вскрикнула соседка и отскочила от дивана. – Он не дышит! Ты смотри!
Одной рукой она зажала себе рот, а второй указала на безжизненное тело отца. Я закрыла глаза и опустила голову на спинку кресла. Нельзя думать о том, что сейчас произошло. Нужно держать мысли на расстоянии. Впереди еще много испытаний. Я должна все выдержать, ради папы. Иначе получится, что он зря… Нет, все-таки хорошо, что пришла тетя Галя. Мне не придется разговаривать с врачами. Кажется, я вообще больше не смогу говорить.
Все, что я помню о ночи, когда папа умер – это шум. Сирена скорой помощи, голоса, топот, скрип входной двери. Не знаю, открывала ли я глаза, отвечала ли на вопросы. Кто-то постоянно трогал меня за плечо, что-то шептал на ухо. Я то ли кивала, то ли просто покачивалась взад вперед. Утром наступила тишина. Когда я, наконец, открыла глаза, в комнате было светло. Я машинально поднялась и огляделась. Кресло сохранило отпечаток моего тела. Казалось, оно единственное стояло на своем месте. Мебель как будто гуляла ночью по комнате, а к утру остановилась там, где ее сморил сон. Крупинки грязи покалывали босые ступни. Легкое ощущение боли помогло мне снова почувствовать себя живой.
На диване лежал аккуратно расправленный плед. Почему-то я точно знала, что отца увезли в морг. Его тела больше не было в доме. От этой мысли мне стало спокойнее. Я оглядела комнату в поисках стола. Он оказался возле окна. На столе было пусто. Наверно, соседка рассказала, что у папы болел живот, и посуду забрали на экспертизу. Если так, все пропало. Я вышла из комнаты и, распахнув дверь на кухню, вздохнула с облегчением. Грязная посуда стояла в раковине. Недолго думая, я схватила первое попавшееся полотенце и завернула в него обе тарелки. Достав из ящика с инструментами молоток, размахнулась и ударила по свертку. Раздался звон бьющейся посуды. Я продолжала стучать по полотенцу до тех пор, пока звон не перешел в шуршание. Вилки бросила обратно в раковину и вылила на них полбутылки Фейри. В то время как они отмокали, принялась натирать губкой литровую чашку, из которой отец запивал ужин. Впервые заметила несмываемую темную окантовку и тут же представила, как яд с губ отца проникает в микроскопические трещины по краям. Чашка отправилась вслед за тарелками. Я снова взялась за молоток и орудовала им, пока не убедилась, что завернутый в полотенце мусор больше не похож на посуду.
Накинув дубленку на плечи и натянув сапоги, я добежала до соседнего двора. Вытряхнула в мусорный бак возле пятиэтажки содержимое полотенца и, свернув его грязной стороной внутрь, отнесла обратно в дом. Выбрасывать мусор в полотенце из набора кухонного текстиля с видами Великого Новгорода, который мама прислала мне в подарок на Новый год, было слишком опасно. Я засунула его в полку с грязным бельем в своей комнате. Вряд ли кто-то стал бы искать там улики. Последнее слово застряло у меня в голове. Под ложечкой засосало так, будто я, во что бы то ни стало, должна была что-то сделать, но забыла об этом. Я машинально похлопала себя по бокам, под правой ладонью что-то зашуршало. Вытащив из кармана лист бумаги, на котором наверняка еще оставался невидимый глазу порошок, я побежала в ванную. Выхватила из-под газовой колонки коробок спичек и подожгла край листка. Бумага горела настолько медленно, что я не побоялась бы сбрызнуть ее бензином, будь у меня под рукой горючее. Я держала ее над унитазом, пока огонь не обжег пальцы. Тогда выронила уголок листка и нажала на слив. Вода закружилась в унитазе, засасывая пепел. Бачок опустел, а крошечный бумажный треугольник все еще продолжал плавать на поверхности. Я загнала его ершиком на дно и, дождавшись, пока вода снова заполнит бачок, смыла. На этот раз от листка не осталось и следа. Мне и этого показалось мало. Я вылила в унитаз все чистящее из бутылки с длинным носом и принялась орудовать ершиком. Не знаю, сколько времени продолжалась бы уборка, если бы сзади не раздался голос: