– Я больше не могу это терпеть, – Кеноби смотрел вдаль, и доспехи тускло отсвечивали в свете ламп. – Когда-то я был рабом. – Энакин вздрогнул, порываясь что-то сказать, на него зашикали со всех сторон. – Я не могу потворствовать рабству.
Он вздохнул, вскидывая подбородок, собираясь с силами. Сила гудела, мягко и утешительно обнимая за плечи.
– Когда-то я заработал право основать собственный Клан. Это право было получено на Мандалоре, подтверждено герцогиней Крайз. До сего дня в мой Клан входило лишь три человека: я сам, мой старший сын Энакин Скайуокер, – Энакин уронил нервно сжимаемый сейбер, выглядя все более пришибленным с каждым словом, – и моя дочь, Асока Тано. Этого… мало. Поэтому…
Кеноби обвел взглядом еле дышащих клонов, цепляющихся друг за друга в наполненной диким напряжением тишине.
– Я, Оби-Ван Кеноби из Клана Кеноби, усыновляю всех клонов, кто хочет стать моими сыновьями. Я вижу в тебе моего сына, Коди.
Маршал глотнул воздух, его руки затряслись.
– Я вижу вас всех своими сыновьями. Хватит войны. Хватит разрушать. Время строить. Время… мира.
Галактика всколыхнулась в едином порыве, и волна Силы покатилась, с каждым мгновением набирая скорость. Оби-Ван улыбался, просчитывая тысячи последствий его решения. Клоны взревели, один за другим ударяя кулаками в грудь, наполняя пространство лязгом. Коди плакал, не замечая этого, Рекс, стоящий рядом, тряс его за плечо, не в силах говорить. Скайуокер с Тано подбежали, крича, тормоша обнимающего их Оби-Вана, что-то говоря и говоря в нарастающем шуме. В кабинете рычал Дарт Сидиус, пытаясь активировать сигнал и отдать приказ, но клоны глушили и отсекали все попытки что-то сделать, помешать, и попытка активировать чипы не удалась. На Мандалоре презрительно выплевывала ругательства Сатин, а в Мандолорском пространстве стали распространять запись выступления Кеноби. На Камино возник стихийный бунт, и каминоанцы падали, расплачиваясь за все те жертвы ради науки, которые платили другие. Дуку качал головой, пытаясь просчитать последствия, жители Республики бурлили и кипели, Мейс плакал кровавыми слезами, наблюдая, как меняются и исчезают точки разломов, и вместо них появляются новые, Йода хватался за сердце, пытаясь понять, что же произошло и происходит…
Сила бурлила, и в темном покрове появились первые прорехи и разрывы.
Оби-Ван обнимал что-то рыдающего ему в плечо Энакина, прижимал к себе Асоку и улыбался смотрящему на него как на божество Коди.
Он начал с чистого листа… И теперь будет идти вперед.
Ведь как говорят на Мандалоре?
Не имеет значения, каким был твой отец. Главное – каким отцом будешь ты.
Он надеялся, что будет… не худшим.
Свобода
Ему четыре года. Мать несет его на руках, сходя по рампе корабля. Жара. Песок. Алчные взгляды работорговцев и покупателей. Татуин. Маленький Эни уверен, что ему здесь не понравится. Уверенность получает подтверждение, когда их продают Гардулле. Тяжелая работа, кандалы и плети, мало воды и еды. Эни ненавидит хаттов.
Он ненавидит свое бытие вещи.
Ему девять. Надежда рвется из груди звездной птицей. Он выигрывает гонку, он перестал быть рабом. Он может пойти куда угодно… Мать поворачивает его за плечи, подталкивая в спину.
– Иди, Эни. Ты свободен.
Он в этом сомневается.
Храм строг и величественен, а Кеноби слишком неопытен, чтобы противостоять давлению Совета. На них косо смотрят, Оби-Ван старается изо всех сил, но все подростки являются максималистами, а в чужом огороде трава зеленее. Энакину душно и неудобно, но он ничего не предпринимает, чтобы это исправить. Жаловаться легче, чем бросить все и уйти на Набу, как когда-то предлагала Падме.
Ему страшно.
Ему девятнадцать. Он держит мать на руках, рыдая, и тяжелые, душные эмоции сводят его с ума, отключая разум. Он стоит среди трупов и ужасается делу рук своих. Разве этого он хотел?
Месть не вернула мать, она не сделала его счастливым. Он по уши замарался в грязи и никогда не сможет очиститься. Стыд гложет кости, ярость вызывает тошноту. Сила тихо смеется где-то на периферии сознания липким жестоким смешком. Он чувствует себя использованным.
Ему двадцать три. Он сходит с ума от кошмаров, не находя в себе мужества просто поговорить со своим мастером. Кеноби не настаивает, слишком трепетно относясь к личному пространству, а Энакин слишком труслив, чтобы сознаться в том, что его беспокоит. Рассказать одно – потянуть за другое. Он нарушил обеты джедаев, пытается сесть на два стула сразу, и оправдывается беззаветной любовью, хотя иногда ловит на себе снисходительный взгляд супруги, но закрывает на это глаза. Так можно сделать вид, что все в порядке.