запевает Галя громко и звонко, чтобы заглушить шум мотора, и все ребята подхватывают:
Летит по дороге автомобиль, летит песня по лесу… Всё-таки жаль расставаться с зелёным лесом. Вот уж и развилку проехали, скоро лагерь. Теперь-то всё. Приключения окончились, сегодня больше ничего не произойдёт…
И всё-таки произошло — такой уж это был день.
Когда разведчики явились в комнату начальницы лагеря, чтобы доложить о своём благополучном возвращении, они вдруг увидели у её стола человека в защитной гимнастёрке…
— Вот, знакомьтесь, ребята, — сказала Валентина Петровна. — Это наш новый старший вожатый. Горком комсомола прислал. Демобилизованный пограничник Родион Григорьевич Корешков.
Глава тринадцатая
ИГОЛКА И МЕДНАЯ МОНЕТА
Знакомиться с новым вожатым пришли все — от отряда младших ребят до самых старших, восьмиклассников. Даже взрослые: докторша Алла Игнатьевна, садовник Филипп, шеф-повариха тётя Поля и, уж конечно, начальница лагеря — все пожаловали к большому костру.
Звено костровых поработало на славу; эти удалые ребята приволокли на центральную площадку скамейки с аккуратных дорожек лагеря, всё равно там на них никто не сидит. Был бы Владимир Павлович, он бы ни за что этого не разрешил. В придачу к скамейкам понатащили с хозяйственного двора всяких чурбачков и пустых ящиков, чтобы всем досталось место. Хвороста заготовили целую гору.
Искры от костра летят в вечернее небо, пламя трещит, колышется, на земле шевелятся причудливые тени; всё вокруг торжественно и немножко таинственно. Так и должно быть, ведь новый вожатый — бывший пограничник, а на границе, как известно, всё окутано тревожной тайной.
— Родион Григорьевич, расскажите что-нибудь о себе, — просит Валентина Петровна. — Наверное, у вас на границе были разные героические случаи. Ребятам это будет очень интересно.
Родион сидит на чурбачке среди пятерых разведчиков, они теперь не отходят от Родиона ни на шаг. Огонь костра освещает снизу его худое загорелое лицо.
— Вот вы просите рассказать о моей пограничной службе, а сами в душе улыбаетесь, наверное. Я-то знаю, почему вы улыбаетесь. Думаете: пограничный рассказ — это обязательно, во-первых, нарушитель границы, во-вторых, образцово-показательный солдат, который задерживает этого матёрого волка; ну тут, как водится, и помощь простых людей и, уж конечно, строгий волевой начальник заставы… Ну что ж, именно таким и будет мой скромный рассказ. Ничего не поделаешь: служба.
Родион весело усмехается. Бывшие разведчики прямо-таки с обожанием смотрят на своего нового-старого знакомого.
— Начну с начальника заставы, капитана Малышева Олега Фёдоровича. Он был у нас действительно строгий и не в меру дотошный. Говорю «не в меру», потому что ему в то время едва перевалило за тридцать, а придирчивости и ворчливости у него хватало на все пятьдесят. Беда, если попадёшься ему на глаза небритым, или там без пуговицы на гимнастёрке, или, скажем, в нечищеных сапогах. Сразу прищурится, поднимет одну бровь, посмотрит зачем-то на часы и начнёт читать мораль про дисциплину и про достоинство воина-пограничника, про нарушения, про инструкции и так далее, и тому подобное. Заодно тут же припомнит прежние промашки, ежели они у тебя были. А если не было, так скажет: вот на такой-то заставе был такой солдат, вроде вас, товарищ Корешков, неряха, и дошёл он, мол, до того… И пойдёт приводить разные некрасивые примеры. И всё это ровным, занудным голосом. Лучше бы уж сразу дал наряд вне очереди — на кухню картошку чистить — и делу конец.
А ещё наш капитан очень уважал глагол «доложить». Спрягал его, как говорится, во всех наклонениях. «Доложите, рядовой Корешков, как у вас обстоит дело с личной физической подготовкой? Вы вчера взяли стометровку, если не ошибаюсь, на четыре десятых секунды ниже вашего обычного времени». Или: «Товарищ старший лейтенант, у вас рядовой Макаров последние дни скучный ходит. Почему вы не доложили мне, что он бросил курить?»