Секретарь Лим ответила через два часа. Она написала, что всё организовала. Завтра ему нужно будет уехать из Бостона не позже двенадцати часов дня; машина за ним приедет. Сначала он доберётся на западное побережье, а оттуда вылетит в Корею рейсом через Тихий океан. Билеты были разобраны, и секретарь Лим с трудом сумела раздобыть один. Самолёт приземлялся в Инчхоне за два часа до начала празднования — совсем-совсем впритык, так что была опасность, что при малейшей задержке Хэвон опоздает на день рождения.
Секретарь Лим поинтересовалась, не стоит ли ей подыскать частный самолёт, и Хэвон ответил, что не стоит. Даже дедушка не летал на частных самолётах, по крайней мере, на такие расстояния. В их семье подобное считалось расточительством и не приветствовалось.
Куда ни ткни, везде запреты, правила, требования!
Хэвон за обедом рассказал Суджин, что уезжает завтра днём, не дожидаясь смены погоды. До обеда, как и после, они почти и не разговаривали, потому что оба работали. Хэвон занимался своими делами, Суджин — своими. Директор Ли звонила за день раз двадцать, если не тридцать, пока к семи вечера не угомонилась — в Европе наступила ночь.
Этот день был непохож на вчерашний. Хотя вчера они не знали друг друга, между ними всё было проще, как будто секс не то что бы испортил что-то между ними, но сделал иным, и теперь каждое движение нужно было делать с осторожностью, словно они шли по натянутой проволоке.
Они не сговариваясь делали вид, что это просто секс на один раз, ничего особенного. Переспали и забыли. Но притворяться получалось плохо, даже для Хэвона это было вовсе не «ничего особенного», а для Суджин — тем более.
Когда для них накрыли ужин — они опять решили никуда не выходить из номера, — Хэвон открыл лежавший на диване ноутбук и начал что-то набирать.
— Думаю, какой-нибудь смус-джаз будет кстати, — сказал он. — Как в настоящем ресторане…
Они, намолчавшись за день, говорили много и увлечённо, для начала про погоду — она волновала обоих больше всего, — потом про то, в каких городах в США они оба бывали, потом про фильмы и музыку… Оказалось, что Суджин чаще смотрит американское кино — начала ещё в школе, чтобы быстрее выучить английский, и так и привыкла, — и сыпала названиями, которых Хэвон даже не слышал. Он вообще ничего почти не смотрел. Он пробовал посчитать, и выходило, что вряд ли ему удавалось посмотреть больше пяти-семи фильмов в год, и то большинство он так до конца и не досмотрел.
— Если у меня есть свободное время, я предпочитаю куда-нибудь сходить, посидеть с друзьями. Не оставаться дома… — пояснил он.
— А у меня обычно уже сил нет никуда идти. Хочется тишины и покоя. И голову разгрузить, — сказала Суджин, доедая десерт. Она не пожелала пробовать ничего нового и снова ела так понравившийся ей чизкейк.
Почти незаметная, безликая музыка сменилась более определенной мелодией, наполненной плавной, сдерживаемой страстью.
Хэвон встал из-за стола.
— Хочешь потанцевать?
Суджин смутилась и пробормотала что-то непонятное, начинавшееся с «я никогда».
— Никогда не танцевала? — спросил Хэвон.
— Не под такую музыку… И вообще это всё…
Он взял её за руку:
— Иди сюда! — Он всё же вытянул её из-за стола. — Не думай… Просто танцуй…
Сначала они лишь покачивались на месте в такт с музыкой, но потом движения стали более раскованными, смелыми, эмоциональными. Они кружились по номеру и всё теснее прижимались друг к другу…
— Ты вслушиваешься в слова? — спросила Суджин.
— Нет. Зачем?
— Они грустные.
— Тогда не слушай!
— Ну хотя бы припев — Do you really wanna be in love?
— Его я слышал.
— Ты хочешь?
— Что?
— Хочешь влюбиться в кого-нибудь?