Во-вторых, «бунтарка, анархистка, дурочка и сказочница» в свои почти семьдесят лет до сих пор выглядела как рок-звезда. Она носила огромные бесформенные чёрные балахоны, серебристые платья в пол и рваные джинсы, но больше всего любила одеваться по-дорожному: кто знает, когда Путешествие застанет тебя врасплох и заставит сию же минуту в себя отправиться? Она надевала чёрные кожаные штаны с прорезями на тощих, сморщенных от возраста коленках, какой-нибудь тёмно-серый, тёмно-зелёный или тёмно-синий свитер и яркий-яркий шарф. Кажется, шарфы всегда были разные, потому что она очень любила их дарить. Многие доставались Вике, но иногда она укутывала ими замёрзших ночных гуляк, простуженных попутчиков в поездах, нищих, малышей в колясках или красивые старые деревья. В акте дарения шарфа и Тётушка, и дети видели что-то роскошное и очень, очень торжественное. Ещё она любила шляпы – высокие чёрные шляпы с широкими полями, которые очень гордо смотрелись на её вечно взлахмоченных длинных седых кудрях. Летом она носила тряпочные кеды, зимой – кожаные сапоги почти до колена, а как-то раз явилась к бабушке в туфлях на высокой шпильке, и бабушка завистливо закатила глаза: «Как, ну как ты в нашем возрасте умудряешься до сих пор ходить на шпильке?!» Но больше всего в её образе Максу нравилась татуировка. Татуировка у Тётушки Тори была всего одна и очень маленькая: кружочек с надписью на французском, которая переводилась как «вечная молодость в награду тому, кто ничего не боялся». Набит он был на внутренней стороне руки, чуть выше локтя, и имел свою историю. «Мне никогда не хотелось татуировок, дети, – рассказывала она. – И хотя, вы знаете, я никогда ничего не советую, а всё же не думаю, что вам стоит их себе делать. Люди – это переменные. Вы ещё не прошли такой термин в школе, но знайте: мы никогда, никогда не перестаём меняться. Я не верю тем, кто влюбляется раз и навсегда, проводит всю жизнь безвылазно в одном доме или из года в год ест одинаковую яичницу на завтрак. Думаю, в них немного больше от роботов, чем от людей. Так вот, то, что нравится вам сегодня, обязательно должно разонравиться через несколько месяцев, и потому глупо запечатлять что-то на себе навечно. Почему же я однажды поступилась этим правилом? У меня был друг из другой страны, который делал татуировки. Мы познакомились заочно и почти случайно договорились о встрече, и я очень, очень её ждала. Я помнила, что люди – это переменные, что мы можем перемениться во время этой встречи или после неё, не понравиться друг другу или просто больше никогда не увидеться. Поэтому когда мой брат попросил его захватить тату-машинку, я решила, что обязательно набью себе что-нибудь в память об этом друге. Вечная молодость – рассудила я – это единственная вечность, которая меня бы устроила, потому что даже от дороги можно ненадолго устать, но нельзя устать от юности. И когда он приехал, он сделал мне эту татуировку. К счастью, она не стала памятью о нашей последней встрече: мы до сих пор частенько срываемся куда-то вместе». Дети не были уверены, что Тётушке Тори досталась вечная молодость, но назвать её старой ни у Вики, ни у Макса ни за что не повернулся бы язык. Да, она выглядела как старушка, но она совершенно точно не была старушкой. К тому же, дети знали, она действительно ничего не боится!
В-третьих, Тётушка Тори курила. Она не дымила как паровоз, не покупала сигареты на кассах продуктовых магазинов, не набивала трубки, не пускала дым из кальяна и даже не привозила из Путешествий сигары. Всё это она пробовала – только под одному разу – и всё это нашла пустой тратой времени, привязанности и здоровья. Но вод перед чем она не могла устоять: одевшись в длинное и узкое сверкающее платье и остроносые туфли, убрав волосы в изящную причёску, взять длинный женский мундштук для тонких сигарет и позволить какому-нибудь очаровательному молодому франту угостить её огоньком. Всё это напоминало Тётушке о двадцатых годах двадцатого века – одной из прекрасных давно минувших эпох, в которых она никогда не жила телом, но куда часто отправлялась душой. Она обожала примерять образы, носить маски, меняться и быть неузнанной теми, с кем накануне провела вечер, а то и несколько вечеров подряд в долгих проникновенных разговорах. Она находила правду, как бы невзначай высказанную на маскараде, самой честной правдой, и такой образ – как и многие другие образы – помогал ей в этой игре. А ещё она разрешала детям наряжаться в свои костюмы, привозила им иногда целый чемодан старых нарядов, которые надевала когда-то в юности всего пару раз, и вместе с ними разбирать его, обнаруживая, что кое-что из этого до сих пор можно носить. Переодевание, как и путешествия, как и кофе, было одной из её страстей; а со своими страстями она никогда не видела смысла бороться. Она их только подогревала.