Тавокин продолжал трясти рукой, глядел на Фросю злобно, с вызовом:
– Не прошу тебе, слышишь, учительница! Это самое, по суду отвечать будешь. Да и ты, Федякин, тоже.
Он тяжело повалился в санки, ударил лошадь вожжами, и она резво рванула с места. На повороте от дома Федякина Васька чуть не выпал из саней, еле удержался за грядушку. Он что-то кричал, но расслышать было трудно – скрип морозного снега словно стирал слова.
Фрося заболела через два дня. Сначала сухой, надрывный кашель раздирал грудь, и казалось, что там сейчас что-нибудь оторвётся, рухнет вниз. Потом тугой обруч сдавил внутри, каждый вздох доставлял едкую боль, от которой в глазах становилось темно. Она глотала таблетки, парилась над чугунком дымящейся картошки, в обжигающей воде грела пятки, но боль не отпускала, наоборот, становилась всё острее, будто кто-то безжалостно всадил в грудь острый кол.
Иван Васильевич повёз Фросю в больницу, колхозная лошадь с лохматыми боками еле тянула розвальни, и, пока доехали, Фрося сильно промёрзла. Её осмотрел пожилой одноглазый врач, видно, тоже фронтовик, и приказал уложить немедленно в терапевтическую палату. Умерла Фрося через неделю. Ивану Васильевичу врач сказал, что спасти её не было никаких сил, болезнь почти неизлечимая – отёк лёгких.
Когда хоронили Фросю, вся деревня с утра толкалась у дома учителя. День был тёплый, неглубокий первый снег подтаял, обнажив напитавшуюся влагой черноту земли, на дворах орали оглашенные петухи. Будто весна вернулась в ноябре, только мрачные дубы чернели холодным зимним блеском.
Люди топтались около дома, негромко переговаривались, и даже Алексашка, у которого никогда рот не закрывался, стоял мрачный, лицо его осунулось, прочертив острые морщины. Федякин стоял без шапки, одиноко выделяясь в толпе.
Часам к двенадцати к дому подкатил грузовик, из кабины вывалились с громким плачем две женщины в чёрном, и люди поняли – это мать и сестра Фроси. А потом шофёр распахнул кузов и, обхватив, стащил инвалида без ног. Выскочивший из дома Иван Васильевич упал перед ним на колени, и они, два фронтовика, обнявшись, надолго прижались друг к другу. Слёзы словно высушили их лица, натянули поблекшую до синевы кожу. И толпа не выдержала, заголосила вразнобой, с причетом, глядя на двух скрученных войной и горем солдат…
А через неделю в недальнем от деревни логу нашли Тавокина, зверски заколотого вилами. К приехавшим милиционерам первым пришёл Алексашка Федякин.
– Симку, Симку арестуйте, – угодливо сказал он. – Это его дело.