– Всё, братва, давай по домам. Договорились, как есть. Ты действуй, Нюра. Как говорят, больше пуда не молоть.
Федякин сжался, стал похожим на усохший осенний гриб, поняв, что не поддержат его земляки, но силы нашёл в себе, забурчал под нос:
– Всё решили, а вот кому колокольчик вешать – нет…
– Чего-чего?
– Что бурчишь, как дьякон?
– Вот зануда…
– О чём говоришь? – стараясь подавить людское возмущение, спросил Серафим.
– А ты знаешь, как мыши кота решили проучить? Ну и, значит, решили ему колокольчик на шею повесить. Дескать, пусть себе гад разгуливает да позванивает, предупреждает нашего брата, где он в сей момент находится. И хорошо решили, посмеиваются все. А потом вдруг подумали: а кто коту колокольчик этот вешать будет, а? Нету добровольцев, у всех поджилки трясутся. Вот и у нас тоже колокольчик некому вешать…
– Заткнись ты со своими баснями, – Симка оглядел народ, неумело подмигнул учителю. – Найдётся кому.
И предложил:
– Давайте кончать наше собрание. А то Филя скоро коров подгонит.
И в самом деле, на землю спускался вечер, на западной стороне только багровела рваной лентой полоса заката, спокойные облака улеглись по краям неба, будто тоже приготовились укладываться в колыбель. Где-то щёлкал кнутом Филя, гнал своё беспокойное войско в деревню, и люди поспешили к мосту.
Алексашка шёл рядом с Симкой, выговаривал сквозь зубы:
– Ну и народ у нас – не поймали, а ощипали… Сразу в ладошки захлопали. Кто его знает, на какой он воде замешан, этот новый учитель, и эта его дохлятина. Право слово, соплёй перешибить можно. Может быть, на эти харчи он своё семейство кормить будет? Поди уследи за ним, если подвал рядом со школой.
– Ну и тяжёлый ты человек, Сашка, – вздохнул Симка. – Ноешь, как кила ненасытная. Как с тобой только жена живёт…
– Живёт и радуется, – оскалил прокуренные кривые зубы Алексашка. – Говорит, что за мной, как за каменной стеной. Сам знаешь, мужик я трезвый. Эту стерву и на дух не беру. А бабам чего надо? Чтоб не пил, не курил, по сторонам не глядел…
– Ну, по сторонам ты шаришь, – усмехнулся Симка.
– Это ты про Зинку, что ли, намекаешь? – Федякин начал громко, с надрывом кашлять, будто ему в горло влетел воробей. – Дура-девка желаемое за действительное выдаёт. Надоело в холодной постели спать, вот и лепит, что в голову взбредёт…
Новый учитель вскоре всем пришёлся по душе. Во-первых, напрасно волновались жители – левой рукой писал Иван Васильевич ловко, буквы на доску клал ровно, какие-то точёные, другой так и правой не напишет. Во-вторых, до сентября в школе ребятишек поила чаем Ефросинья – совсем бесплатно, уделяя этому добрых три-четыре часа. А самое главное, наверное, было в том, что Черкашин ничем не отличался от деревенских жителей: по утрам в галошах на босу ногу гнал он свою корову в стадо, приветливо здоровался с мужиками и бабами на выгоне и скоро знал всю деревню.
Понравилась и его жена. Ребятишки поголовно величали её тётя Фрося и даже на своих обидчиков жаловались не учителю, а ей. А больше всего понравилось жителям деревни то, что была Фрося искусной портнихой.
Через неделю после появления в деревне она где-то пропадала два дня, а потом приехала на грузовой автомашине, из кузова осторожно опустила на землю ножную машинку «Зингер». Бабы, издалека наблюдавшие, быстро оценили обстановку, и уже на другой день потянулись к Фросе первые заказчики.
Оказалась она мастерицей что надо: шила и входившие в моду платья «солнце-клёш», с высокими плечиками, и цветастые «татьянки» с широким сборчатым подолом, и сарафаны с рюшками, прямыми сборками. Вот и потянулись к Фросе, как на сладкий мёд, деревенские девчата. Потом проторили стёжку к учительскому дому и пожилые женщины, которым Фрося умудрялась за один день шить разноцветные кофты и юбки из сатина, не столь модные, сколь надёжные, удобные и для праздника, и для будничной домовой работы.
Кажется, на любой фасон были у Фроси выкройки, изготовленные из старых газет, и она ловко орудовала острыми ножницами, превращая бесформенные куски материи в красивые наряды. Говорят, что у попа сдачи, а у портнихи остачи не бывает, но Фрося быстро завоевала авторитет у своей клиентуры ещё и тем, что остатки тканей все, буквально до клочка, возвращала своим заказчикам или по их просьбе шила расписные косынки, носовые платки, салфетки. Даже самый маленький кусочек ткани шёл у неё в дело – она тачала из них весёлые, напоминающие праздничный калейдоскоп одеяла и по дешёвке продавала их деревенским женщинам.