Сокольников Лев Валентинович
Тётя Mina
…в память о тётушке моей…
— Любая вещь, "прожив" пятьдесят
лет, становится "раритетом".
Мнение антикваров.
"Всем, всегда, на перекрёстках
всех дорог, неустанно буду
задавать один вопрос:
— Мне ли подняться к вершинам,
или тебя опустить до себя?
Из книги А.К Лапердосова
"Упражнения в литературе"
Часть первая.
Что это за колодезь такой "глубокая старина"? Каким должен быть срок у предания, чтобы оно стало "глубоким"? Шесть десятков лет — "глубоко"? или не очень? Много? Хватит для определения "старина глубокая"?
Прожить шесть десятков лет в отечестве нашем, ничего не делая — уже за "подвиг тайный" принимать нужно, но кто не разгибает спины "совершая ежедневные трудовые подвиги" — герой явный!
Дни приёма "на грудь" мы называем "праздниками". После прожитых любым способом шести десятков лет делать уже нечего, всему конец, ales, как говорят немцы…
Опять эти немцы, снова они! Куда бы не устремил взгляд — одни они вокруг! Нет немца рядом, но нынешний его Volksваген проезжает по улице и погружает меня в прошлое…
В начале второй части писаний с названием "Polska", поминал беса, неспокойно просидевшего в сознании двенадцать лет. Сидение было "активно-продуктивным": совместно наварганили труд с названием "Прогулки с бесом". Да, это были вольные прогулки, без темы. По принципу: "что кому из нас голову взбредёт — то с моего языка и свалится"! Немного не так: с клавиатуры. Определение не заимствованное, собственное.
Когда, пройдя неплохую школу в писании измышлений, приступил ко второй части с названием Polska, бесу что-то не понравилось, и он оставил меня без вмешательства платных специалистов "по изгнанию нечистой силы". Определение "нечистая сила" имеет много сходства с "незаконными бандитскими формированиями": можно думать, что есть "законные" бандитские формирования.
Причину, по которой бес оставил наедине со второй частью, изложил так:
— Не хочу покидать монастырь! Люб он мне, милое местечко! Вы, пожалуй, катитесь куда угодно, воля ваша, скатертью дорога и эту дорогу вы сами выбрали, а я остаюсь в монастыре! — "квартирант", как понял позже, был или большим патриотом, или "эндемиком". Выяснить, чего больше было намешено в неизвестной сущности со стандартным названием "бес" за время общения не получилось.
Когда стараниями родной авиации сгорела родная изба-келья и нашему семейству "негде было преклонить голову", то бес в такой обузе, как "крыша над головой" не нуждался и мог оставаться на территории монастыря в любой из его сохранившихся частей. Но, повторяю: тогда беса в себе не чувствовал.
"Рабочее" название первой части было такое: "Монастырь", но когда бес покинул меня, то в признательности и в память о квартиранте, совместные труды наши решил назвать по-другому: "Прогулки с бесом". Нужно быть порядочным даже и с бесами: он помогал писать.
Подробно о тётушке, что проживала в одной келье с нами, но через слабую дощатую, оклеенную обоями, стенку. Дополнительная стенка в келье для одной монахини было из раздела "усовершенствование жилого фонда" новыми насельниками монастыря.
Тонкие стенки были великим преимуществом: родные сёстры могли не ходить на "половину", а вести беседы через тонкое препятствие. Бывало, что единоутробные сёстры ссорились, и тонкая стена не была препятствием для излияния "родственных чувств". Когда уставали от милых бесед и подходили к финалу, то с обеих сторон произносились "элементы ненормативной лексики", как сказал бы сейчас любой образованный человек. Что делили родные сёстры — было неведомо, но помню, что тётушка обвиняла мать в "тяжести характера". Это та тётушка, коя не имея своих детей, все сознательные годы переживала за благополучие племянников. Это она заставила отца пойти в услужение к врагам, и об этом изложено в "Прогулках с бесом". В свои сорок три года тётушка совершила большой подвиг для женщин её возраста. Об этом подвиге и пройдёт речь. Рассказ будет пояснением того, куда и с какой целью она исчезла из монастыря в оккупационное лето 1942 года. Из разговоров родителей понял, куда отправилась тётя:
— В Германию понесло! С ума сошла! — что такое "Германия" и для чего туда многих из аборигенов отправляли — не понимал: "высокая политика" имеет право быть не понятой семилетними мальчиками.
Нужно заметить, что мальчиков не полных семи лет и проживавших на оккупированной территории называли "большими дураками".
Только за год до ухода тёти в мир иной, надумал расспросить о том, для чего и зачем она отправилась в ужасное военное время в не менее ужасную и таинственную Германию? В этот раз был настоящим "большим дураком".
Многое тётушка рассказала о жизни в Германии, но к устным рассказам оставила и записи, кои посвятила мне: я был единственным любопытствующим племянником о её пребывании в Германии с 41 по 45 годы. Племянницы не учитываются: о прошлом тётушки они знали, но как применить знания — не представляли.
Запись о чём угодно — уже "документ". Документы бывают как пустяковые, так и важные. Есть и такие, коим присвоен гриф "совершенно секретно". "Секретность" документам присваивается на пятьдесят, сто лет и "бессрочные". Те, что никогда не получат огласки. Если документам присваивается гриф "секретны на вечные времена", то для чего их хранить? Если никто и никогда не увидит их? Не проще объявить их "не существовавшими в природе"? Хотя бы такие документы, как приказ на ликвидацию людей?
Кому дано право определять секретность документов и накладывать на них гриф "секретно" — не знаю, но забавляет вопрос: если "секретарь", наложивший на документ гриф "секретно" "отбрасывает лапти", то кому дано право по прошествии времени снимать "покров тайны" с документов прошлого? Вот к чему: тётушкины воспоминания надумал оформить через тридцать восемь лет после того, как она их написала и через шестьдесят четыре года с момента описываемых событий. Никто не удерживал от более раннего написания воспоминаний, грифа "секретно" на тётиной тетради не стояло, но от широкой публики скрывал. Почему? "Трусил" — первый и правдивый ответ, но можно спрятаться и за такое оправдание: "не знал, как пересказать её записи".
Воспоминания тёти написаны без точек, запятых, но с гласными литерами. В записях масса орфографических ошибок, но они ни в малейшей степени не позволяют теряться смыслу повествования. Как требовать грамоту с человека с двумя зимами обучения в до переворотной церковно-приходской школе? Сегодня бы она сошла за "клёвую": много молодых людей пишут так, как она писала когда-то.
Воспоминания написаны с орфографическими и "знаки препинания" ошибками, а всё остальное в записях, по моим соображениям — на месте.
Записи фрагментарны, в них есть всего одна дата, и стоило большого труда понять, что было у тётушки вначале, а что — потом.
Повествование выделено наклонным шрифтом, мои замечания — прямые. Можно было поступить наоборот и её повесть обозначить прямым шрифтом, а мою — наклонным: она уже ничего не может исправить в своих записях, а могу "уклониться" в любую сторону.
Также взял труд расставить в обрабатываемом тексте запятые и заменить в словах "А" на "о".
В тех местах повествования, где описываемые события становятся дикими, нестерпимыми для понимания нашими, современным представлениям о жизни, перехожу на свою манеру изложения. Такое могу позволить потому, что записи тёти принадлежат мне, а "право собственности охраняется законами государства".
Глава 1.