Была среди нас бедовая деваха, Катюшкой звали. После моего "обращения к нации" она забарабанила в дверь и ей открыли. С помощью прекрасного русского мата она потребовала от полицая доспехи из резиновых сапог и перчаток. Полицейский был из немцев, спокойный и молчаливый человек, очень болезненный на вид. Выслушал Катерину и ушёл, оставив дверь открытой: он был немец и думал, как немец: "если дали согласие убирать — не разбегутся!" Вернулся минут через пять с ассенизаторскими "доспехами" что требовала Катерина. Не брезгливый был человек потому, что когда наше "добро" было тронуто, то поднялась такая дикая вонь, что и описать словами невозможно! А тот полицейский — ничего, мужественно ходил с уборщицами и светил фонарём во все закоулки:
— Гут! — только и сказал, когда всё было убрано, и мы вернулись в барак.
Очень интересный момент древней истории: почему довели простое дело пользования туалетом до скандала? Почему и до сего дня… О чём я говорю? Должна у нас быть хотя бы какая-то "загадка"?
"…я ожила! Знала время работы, время отдыха, а на душе лежал камень: как там Марк? Что с ним? У зверя находится, всего ожидать можно! Работаю, а сама плачу. Заметил старший мастер мои слёзы и спрашивает через переводчицу:
— "От чего фрау так часто плачет?"
Та и рассказала, что у меня племянник, мальчик, работает у бауэра, а бауэр очень жесток. Мастер совет дал:
— "Пусть она подаст заявление, а мы вытребуем его сюда"
Написала заявление, а сама думаю:
"раз у моего врага брат начальник биржи, то разве отдадут они Марка?"
Проработала на шахте зиму, пришёл май, и у них май празднуют два дня. Лагерная администрация предлагает нам: "у кого есть друзья и родные в Германии, то они могут их навестить. Администрация даёт денег на приобретение билетов для проезда в два конца" Я обрадовалась и сказала, что мне очень хотелось бы проведать племянника. Не знаю, как "лагерьфюрерша" знала место пребывания Марка, но мне выдали денег на билеты, документы на право выхода из лагеря и передвижения по Германии, дали харчей на дорогу, и я полетела! Доехала до нужной станции, сошла с поезда, узелок в руке и на груди нашивка "OST" Никто внимания на меня не обращает, и пошла я к усадьбе. Подошла, прошла ворота, Топпи меня увидел и затявкал. Вижу, сидит во дворе парнишка на тачке с навозом, оборванный, без кепки, волосы длинные, всклоченные и грязные. Он, Марк! Кинулась к нему, обняла… Бабы мы, пусть "сильный пол" над нами и смеётся за нашу слезливость, но, ей-богу! как хорошо встретить на чужбине родную душу после разлуки!
Появился бауэр, залопотал что-то по своей привычке, да мне что с него? Пусть говорит! Пошли с Марком в его комнатушку больше похожую на собачью конуру. Под комнатой находилась уборная и в комнате постоянно держалась ужасная вонь. Воздух был тяжёлый, и там я дала волю слезам!
Наревелись мы, накормила я Марка колбасой с хлебом. Весть о том, что я появилась, дошла и до бауэра, и он пригласил кофе пить. Я отказалась, мне было противно глядеть на его рожу, а не то, чтобы пить с ним кофе. Расспросила Марка о житие, не более полу часа прошло — хозяйская девка прибежала:
— Mina, weg! — не могла моё имя "Нина" произносить, а всё "Мина" да "Мина" Что делать? Если гонят — нужно уходить! Попрощалась с Марком и вышла. Недалеко от усадьбы проживала женщина с Украины, она жила в Германии с восемнадцатого года, дети были. Это она немкам переводила всё, когда меня бауэр избил. Столько лет прожила в Германии, а язык родной не забыла. Захотелось мне её навестить, хорошая она была. Зашла к ней, поздоровалась. Стала меня расспрашивать: "как да что", я ей всё и рассказала. Потом её и попросила:
— Ты тут, по мере возможности, присмотри за парнем.
— Что смогу — сделаю. Ты погоди, сейчас я управлюсь и провожу тебя до станции.
Дорога к станции опять проходила мимо усадьбы, и вижу — бауэр уже с полицейским меня дожидается. Вызвал! Подходим, и бауэр говорит полицаю:
— Что она тут ищет!? Нет у неё никакого сына! И вообще-то я её не знаю! — украинка переводит мне, что говорит бауэр. Я и так-то плакала, считай, без остановки, ну а после таких речей моего "друга" я вообще разревелась! Полицейский был другой, не тот, что когда-то читал мораль бауэру за скотское отношение к рабам с востока. Полицейский проверил мои документы тщательно, всё у меня в порядке, но всё же куда-то повёл меня. И я реву!
Наревела себе лицо, стало оно, как коробка, да и глаза от слёз распухли. Куда меня девать? Полицейскому нужно знать суть дела, но ни единого слова в немецком языке я не знала. И полицейский в русском — столько же. Полицейский поначалу мне что-то говорил, но когда понял, что от меня ничего не добьётся, то замолчал и более не делал попыток заговорить со мной. День праздничный, где брать переводчика?"
Правильно поступил немецкий полицейский: когда не знаешь что делать — обращайся за разъяснением к тем, кто знает. Знающие на тот момент были только люди Гестапо, вот туда он и повёл тётушку. Он мог указать дорогу на станцию и отпустить русскую фрау с миром: документы у неё были в порядке, чего ещё нужно? но вот почему он не сделал так — этого теперь никто объяснить не сможет, а тот полицейский на сегодня в живых не числится. Впрочем…
Глава 11, короткая и сомнительная. Гестапо.
"…привел меня полицейский в Гестапо, принесли мне скромный ужин, а мне не до еды, совсем я развинтилась и на всё махнула рукой: "просвета в жизни нет, вот, Нинка, и наступил твой последний момент! Молись своему особенному Богу, в Гестапо шутить не будут, Гестапо — серьёзная организация, его сами немцы боятся! В Гестапо отобьют печёнку и выкинут умирать! Твоя жизнь "ост"-раба ничего не значит и не стоит. Бороться за мальчишку еврея здесь бессмысленно и опасно! Э, да ладно! Не хотелось бы в сорок пять умирать просто так, бес пользы… и уснула"
Возможно, что тётушка ошибается в своих показаниях, Гестапо ею не занималось. Для Гестапо она была "мелкая сошка", полицейский привёл её в обычный полицейский участок:
"…посадили меня в камеру, там койка, поставили мне и "парашу" Принесли ужин, а мне не до еды. Поплакала ещё, переутомилась от слёз, помолилась Богу и уснула.
Утром меня разбудил служитель и повёл умываться. Умылась, тут пришёл мой вчерашний полицай и повёл меня к какому-то двух этажному дому. Поднялись на второй этаж, он позвонил и нам открыл мужчина и пригласил войти. Это был переводчик. В комнате за столом сидел человек, предложили сесть и нам. Без предисловий обращаюсь к начальнику и говорю:
— Да, действительно, этот мальчик мне не сын, но скажите, если бы вашего сына отправляли в чужую страну в военное время, а ваша сестра по доброй воле, даже без вашей просьбы, согласилась бы его сопровождать? И если бы вы сказали сестре:
— Будь ему за мать и за отца, сохрани его! — и если бы ваша сестра его не уберегла? Если бы она не использовала все возможности и дала бы ему пропасть? Как потом она смогла бы посмотреть вам в глаза? Так и я делаю всё возможное, чтобы ему было легче. Не наша вина в том, что мы, горожане, были определены на сельскохозяйственные работы, где от нас мало пользы. Нет моей вины в том, что я не знаю языка вашей страны, но за это я была избита бауэром! Да, возможно, моя вина в том, что я пожаловалась в полицию, но я благодарна полиции за то, что она откликнулась и поставила хозяина на место. Мне потом от этого стало не легче…" и далее тётушка повторила всё то, что когда-то уже излагала другим людям, но в письменной форме.
"…остановиться я не могла. Переводчик краснел и морщился, но пока я говорила, он не перевёл ни единого моего слова высокому лицу. Кончила говорить и опять ударилась в слёзы, и тут переводчик приступил к исполнению своих обязанностей: начал объяснять начальству суть дела.