Где ты сейчас, хлопец? Закончил пребывание в этом мире среди своих? Или чужих? В Штатах, или Канаде? Как с тобой обошлись? Ты жив? Помнишь работу на шахте в Эссене? В ином мире обретаешься? Тогда пусть твоей доброй и смелой душе будет вечный покой!
Глава 2. "Горячая"
"…ночные бомбёжки участились, но мы на них не обращали внимания. Никто из барака не бегал прятаться в бомбоубежище. Немцы-шахтёры дивились, глядя на нас:
— Как это вы не боитесь смерти!? Почему в налёт продолжаете спать в бараке!?
Дело до смешного доходило: нас поднимали с коек, как только начинался налёт, и гнали в убежище. Сонные девчата ругались с охраной лагеря и разбегались от них по тёмным углам: электричество во время налёта отключалось, и у охраны были только электрические фонарики. Охранники ругались и начинали думать о спасении своих животов.
Американцы знали о лагере, поэтому за все бомбёжки на территорию лагеря упала всего одна бомба, не причинившая никому вреда"
Тётя не знала такого, как "бреющий полёт", поэтому написала так:
"…иногда самолёты так низко пролетали над крышами бараков, что опустись ещё хотя бы на пару метров ниже — и конец самолёту! Врежется! Жутко было смотреть на этих лихачей! Или они, эти чёртовы американцы, пьяные летали!? Тогда почему всё же никто не врезался!?
Дневные бомбёжки чередовались с ночными и мы всё чаще стал собираться в "клубе"-туалете. В том, который однажды чистить заставили, в подвале. Подвал надёжный, его бомба не всякая, думаю, взяла бы… Прочный, немецкий…
Обсуждали новости, какие кому были известны и пришли к одному: "Германию окружили кольцом". Немцы сами стали говорить, что им подаваться некуда, но есть в кольце проход маленький и через этот проход начинается эвакуация всех мужчин от четырнадцати лет. Всех, кто желает. Даже и пленных здоровых вывозили, а больных оставили в бараках. Женщинам эвакуироваться не предлагали, оставляли в лагере. Тогда я и подумала: "а что эта эвакуация мне? Скитаться где-то? Хватит"! Вот я Марка взяла к себе в барак, да и спрятала в шкафу, пока эвакуировали мужчин"…
И они остались одни. Дали им охрану из числа шахтёров, но от кого нужно было охранять женщин?
"…Германию бомбят, а они принесли гармошку (возможно, что она аккордеон называет "гармошкой) и так отплясывали с нашими девчатами в подвале барака, что походили на малых детей оставленных родителями. Поют, танцуют русские, украинские и немецкие танцы и горя нет, что всему "капут". На песни заглянула немка с мужчиной, и очень расстроились, что их соотечественники так веселятся с русскими "медхен"!
На другой день они вообще остались одни в лагере. Хозяйничали, как умели: пошли по складам, набрали картофеля и наготовили от души! Напекли лепёшек из запасов муки и устроили свободный пир!
"… а ночью стали снарядами бить по нашему лагерю потому, что американцы первым делом, как занимали город, идут в лагерь. Вот немцы и давай "садить" по лагерю: раз там американцы, то их так и накрыть хотели. А девки, как взбесились! Говорю им:
— Вы, что, век не ели!? Пусть канонада пройдёт! — какое там! Это были не авиационные налёты, это было хуже"!
Во время артиллерийской "обработки" из немецких орудий только один снаряд оторвал часть барака. Под бараком было бомбоубежище, нужно было девчонкам переждать стрельбу, нужно было послушать тётушку, так нет вам! Картина разрушения части барака впечатлила "поварих" и они разбежались. Только одна из них была так сильно заряжена презрением к артобстрелу, что не подумала прятаться: осколок от следующего снаряда рубанул по её шее… Смерть была быстрой…
Глава 2. "Сыны Ноя"
"… всю ночь была канонада, и мы сидели в бомбоубежище. А на утро пришли американцы, помаленьку страх ушёл и мы перестали волноваться. Немцы из своих домов выкинули белые флаги, и пошло у нас веселье! Радость и свобода! А тут ещё ребята обратно вернулись в лагерь, которых эвакуировали, так у нас вообще пошёл пир горой! Долго будут помнить немцы русских рабочих: в первую ночь они увели у кого-то корову и пустили её на мясо. На утро пришёл немец и стал жаловаться американцам, что у него русские увели корову, а ему американский часовой ответил:
— Что делать? Вы их привезли, им нужно чем-то питаться?
Пошли бражничать, каждую ночь компаниями ходили немцев грабить. Появилось у них оружие, гранаты. Всё волокли в лагерь. Девчата обзавелись мужьями, наряжались в чужое, спать стали на перинах. Часиками обзавелись. Плит понаделали во дворе, целыми днями жарили-парили и объедались. Самогон появился. Поначалу бауэрам окрестным плохо пришлось, но они быстро сообразили и стали нанимать охрану из рабочих. Дело и до стрельбы доходило: грабители приходили вооружёнными, но и отпор получали из стволов. Кто-то и сирены себе ставил: как нападают — сразу хозяин тревогу играет! И американцы на защиту становились, да нашим всё было нипочём! У одного бауэра сирену сорвали и притащили в лагерь. Поставили на барак и развлекались её воем. Зависть моего пацана обуяла от чужой вольности, и он тоже, было, собрался в "ночной поход" отправиться, но я сказала:
— Если ты пойдёшь, то я отцу всё расскажу! Пусть он на тебя посмотрит, какой ты грабитель и бандит! — Марк отца любил и боялся его огорчить. Он и не знал, что брат ему отчим. Просила я ночных разбойников:
— Не берите вы его с собой, он вам только мешать будет! — там верховодил парень, поляк, его я и просила.
— Хорошо, тётя Нина, не возьмём мы его.
А я продолжала отчитывать Марка:
— Сукин ты сын! Чего тебе ещё нужно!? Ты голоден? Нет! Раздет и бос? Нет! Чего ты ищешь? Война кончена, нужно думать, как домой возвращаться нам.
А тот всё от зависти страдал: ну, как же! Это нужно: часы вешают и из пистолета по ним стреляют! Вот бы и ему так меткость свою проверить!
А однажды я не доглядела, и он в суматохе куда-то пропал!! Возвращается через какое-то время и приносит двух кроликов. У видела и говорю:
— Что!? Взял это у таких же горемык, как и твой отец!? Тебе не стыдно!? — и неделю с ним не разговаривала…"
Так они прожили до августа:
"…действительно мы были свободны. Работы я никакой не гнушалась, бывало, что и стирала людям, и шила. Давали мне за труд, да и американцы нас кормили. Немцы наши уборные убирали, и они же нас и лечили. Была у нас девушка, у неё был "зоб", так они ей и операцию сделали. Но неудачно что-то там было, рана долго не заживала. Американское начальство узнало, кто делал операцию, и дало нагоняй тому доктору. Заставили лечить под их контролем.
Из наших засранцев выискались такие, что стали роты из ребят и девок собирать да учить маршировать на плацу. Всегда у нас кто-то "главным" бывает, а остальные только подчиняются. Однажды с таким сцепилась:
— Чего ты ни свет, ни заря людей поднимаешь, подхалимская твоя рожа!? Кому твои маршировки здесь нужны!? Не отравляй свободные дни, катись отсюда! О себе подумай! — да не посмотрела спросонья, кто нас будит. А это оказался какой-то советский военный чин.
Когда лагерем руководили американцы, то всё было хорошо, но потом почему-то они поставили бельгийца. Тот долго не продержался: кто-то, видимо рассудил так: "если в лагере русские — вот пусть ими русский и управляет"
Так у нас стал комендантом военный. И тут же, как у нас всегда водится, комендант образовал вокруг себя "помошников-активистов" И началась открытая растащиловка: сигареты курящим урезали, тушёнка американская исчезла, готовка стала такой, что впору свиней ею кормить. И все знали, что продукты уходили "налево", но кто бы посмел такое сказать "товарищу" коменданту? Что поделать, "свои"! — и это всё творилось на территории, занятой американцами. Союзниками, то есть…