Потом ей не оставили ни минуты передышки. Если выпадал случай присесть в надежде хоть чуть-чуть передохнуть, то сразу появлялся кто-нибудь, кому она была нужна, или принимался кричать малыш, или звонил телефон, или... Хотя, по правде говоря, с места ее срывала просто внутренняя потребность идти дальше и никогда не позволять пружине ослабнуть.
– Боб спал спокойно?
– Да.
– Его мать не вернулась?
Алиса вернулась только в девять вечера, никак не объяснив столь долгое отсутствие; вероятно, по дороге она встретила какого-нибудь знакомого парня, потому что пришла она с оживленным лицом и размазанной губной помадой.
– Я не голодна, – объявила она. – Сегодня и так слишком много ели. Пойду наверх.
– Всего доброго, Алиса.
Алиса знала, что обе женщины заняты изнурительной работой, но делала вид, что не замечает этого.
– Ты не ложишься, Анри?
Он угрюмо бродил по комнатам первого этажа, ощущая тяжесть в желудке, и время от времени смотрел, чем занимаются тетка и Дезире. Несколько раз он машинально прихватывал на кухню стакан или пепельницу, оставленную на подоконнике.
– Сейчас пойду ложиться.
– Поднимись со мной. У меня к тебе поручение.
Он был смущен таинственным и искушающим видом Алисы, потому что каждому было ясно, что речь шла об обычной девчоночьей истории. Однако, не посмев отказать, он пошел с ней, пожелав тетке спокойной ночи, но из стеснительности сделав это довольно сухо. Из-за Боба они вдвоем закрылись в комнате Анри.
– Ну вот! – вздохнула Дезире. – Теперь мы спокойны.
Было забавно наблюдать, как Дезире, учившаяся в той же монастырской школе, что и Жанна, легко приняла манеру поведения, больше того – склад ума служанки. Даже по отношению к старой подруге ее манеры мало-помалу всего за три дня – изменились. Она больше не держалась с прежней фамильярностью и – особенно – откровенностью. Ей, конечно, случалось, скажем, за спиной Луизы посылать Жанне раздраженные или ироничные знаки или пожимать плечами, когда Алиса проходила мимо. Но, будучи вынужденной работать на других, она вошла, так сказать, в этот образ; и хотя Жанна с утра до вечера ходила в переднике и бралась за любую самую грязную работу, для Дезире она так и оставалась до конца непонятной.
Мелькнувшая у Дезире мысль во время недавнего разговора о малыше не отпускала и беспокоила ее. Они остались в кухне вдвоем и, по локти опустив руки в мыльную воду, сражались с целой горой посуды, словно в каком-нибудь ресторане. Дезире явно обдумывала, как бы ей половчей перейти к тому, что ее волновало.
– ТЫ любишь детей?
– Очень. Особенно маленьких.
– Забавно. У тебя никогда детей не было, а обращаешься ты с ними очень ловко; есть, знаешь ли, матери семейств, которым далеко до твоего умения. Кажется, что у тебя в этом деле опыт.
– Да.
– А-а! У твоего мужа были семейные братья или сестры? Я-то думала, что вы провели всю свою жизнь в жарких странах.
– Примерно так и есть. Но детей там делают точно так же, как и в других местах. Я нянчилась с ними три года. Я работала гувернанткой в одной семье, где было пятеро детей, самому старшему из них было десять лет.
– Я не знала. Я всегда думала, что Лоэ был богат и оставил тебе солидное состояние.
– Нет.
– Это было в Южной Америке?
– В Египте. Недалеко от Каира. Я работала в семье бельгийцев. Муж был инженером на сахарном производстве.
– Они хорошо к тебе относились.
Жанна не ответила. Через ее руки с привычным звяканьем проходили тарелка за тарелкой; время от времени Жанна вытирала о плечо оседающий на глаза пар от горячей воды.
– Почему ты уехала от них?
– Это они уехали.
– Они вернулись в Бельгию? А тебя с собой не взяли?
– Они не могли себе позволить такие расходы. Это случилось в начале войны.
– А что ты делала потом? Извини, пожалуйста, я, наверное, не должна задавать подобные вопросы. Мне, видишь ли, не стыдно, хотя все вокруг знают, что моего мужа расстреляли за то, что он торговал с немцами, и все его имущество конфисковали. Долгое время меня никуда не брали, я не могла найти никакой работы. Ты – это дело другое.
– Другое, да. Я этого хотела.
– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
– Что я уехала потому, что хотела уехать.
– Уехать отсюда? Ты это имеешь в виду? Когда ты была молоденькой девушкой?
– Когда мне исполнился двадцать один год. Ровно двадцать один. День моего совершеннолетия.
– Я не знала этого. Говорили, что ты покинула дом потому, что отец не разрешал тебе выйти замуж за Лоэ.
– Это тоже более или менее верно.
– Ты так никогда и не помирилась с отцом?
– Мы больше с ним не виделись.
– Тебе было трудно так далеко и без связи с семьей?
– Одно время я переписывалась с Робером, и он сообщал мне новости.
– Думаешь, он был несчастен с женой?
– Не знаю.
– Сегодня, признаюсь, я ее пожалела. Неважно, в каком состоянии она оказалась, но ее дочь не имела права так поступать, особенно при людях, а главное, в такой день, как сегодня. Кстати, я снова нашла бутылку. Ты знаешь, где была твоя невестка, когда мы ее искали? В чулане на антресолях; я ни разу не видела, чтобы туда кто-нибудь заходил. Там за дверью есть что-то вроде встроенного шкафа, точнее, даже люк, неизвестно для чего.