Он разделся за занавеской, обмотал бедра полотенцем и сунул ноги во влажные шлепанцы на деревянной подошве. Их громкий стук был частью банной музыки, эхом отдававшейся под самым куполом. Мыло он взял сам со столика возле кассы, а не из рук банщика передавать мыло из рук в руки не полагалось из суеверия, чтобы не поссориться. И когда он снова зашаркал деревянными подошвами по скользкому коридору, ему вспомнилось, как пятилетним малышом он приходил сюда с матерью, а позже, когда подрос, с отцом. Все здесь казалось тогда волшебным, и сейчас, давно уже став взрослым, он вновь ожидал встречи с этим волшебством. До него донеслись мужские голоса — гулкие, громкие, они взлетали к самому куполу и долго продолжали витать там.
Тяжелая, пропитанная горячей влагой дверь с трудом пропустила его внутрь — к ней была подвешена большая гиря — и захлопнулась, громогласно возвестив о его приходе. Он увидел голые тела в клубах пара. Кто-то выронил медный таз, звон его влился в серебристое эхо и, точно кастаньеты, застучал о своды. Доктор не сумел подавить улыбку — волшебное царство звуков все еще существовало.
К нему подошел банщик — жилистый сухопарый турок, тоже с полотенцем на бедрах.
— Хош гелдин, хеким эфенди.[6] Буюрунус![7] — приветствовал он доктора.
Доктор кивнул в ответ, удивившись тому, что банщик его знает.
Следовало полежать на горячей каменной лавке, чтобы дать мышцам расслабиться, и он лег сначала на живот, потом повернулся на спину. И тогда увидел, что под залитым солнцем куполом висит небольшая радуга. Любуясь ею, он размышлял о том, что турецкие бани — наследницы древних римских бань, что турки лучше других оценили это римское наследие и переиначили на свой лад. Он решил приходить сюда чаще, чтобы с помощью массажа предотвратить дряблость и ожирение. Потом принялся рассматривать людей, сидевших возле каменных бассейнов. Они обливались водой из шаек и украдкой поглядывали в его сторону. У одного из них была грыжа — вероятно, придется когда-нибудь его оперировать.
Солнечные лучи на куполе погасли, наступало время керосиновых ламп, и Старирадев позвал банщика. Турок с почтительным вниманием оглядел его стройную фигуру, опытные руки прикоснулись к телу доктора с такой осторожностью, будто оно было нежнее, чем у всех.
— Поэнергичнее, — сказал доктор. И поскольку турок не понял его, добавил: — Сильнее растирай!
После массажа он думал лишь о том, как сейчас завернется в простыню и ляжет отдохнуть, и будет ли кофе таким же ароматным, как некогда, когда его пил отец, разрешавший сыну лишь съесть кусочек пахнущего розами рахат-лукума и выпить воды из хорошо вымытого стакана. Банщик окатил его водой, поздравил с легким паром, доктор вернулся к фонтану, где хозяин бани в свою очередь тоже поздравил его и уложил на лавку. Он лежал, укутанный, точно в коконе, умиротворенный прохладой и журчаньем водяных струй. Отчего турецкая баня доставляет ему такое наслаждение? Ведь он почитал себя европейцем и посмеивался над плебейскими пристрастиями здешней «знати», похвалявшейся умением пить, не хмелея, любовными похождениями, игрой в кости и охотничьими трофеями. Потом он вспомнил о своей новой прислуге и порадовался тому, что нашел наконец подходящую. Оставалось только дождаться прибытия всех инструментов и оборудования для кабинета. К тому же близилось лето, а, значит, и охотничий сезон. Следовало обзавестись охотничьим платьем, сапогами, купить собаку. Он мысленно называл эти предметы по-французски, перемежая их болгарскими словами. Хотя на родном языке он говорил без запинки, французские слова постоянно роились в мозгу, в особенности медицинские термины.
Буфетчик принес кофе, рахат-лукум и стакан холодной воды, и доктор прервал одевание, чтобы выпить кофе. Затем расплатился, получил оставленные на хранение вещи и вышел.
Исмаил курил цигарку — завидев хозяина, он ее тут же бросил. Лошади резво взяли с места, чтобы рывком одолеть крутой подъем. Уже стемнело, и на улицах появились фонарщики — каждый нес на плече лестницу, а в руке плоскую лейку с керосином. На всем Баждарлыке светились только окна аптеки да соседней с ней кофейни, где играли в бильярд.
Подъехав к дому, доктор заметил у своих дверей тщедушного человека в форменной одежде. Выйдя из коляски, он узнал в нем разносчика почты и решил, что принесли посылку или телеграмму. Физиономия у почтальона была туповатая, а от смущения он не мог раскрыть рта.
— В чем дело? — спросил доктор.
— Я, господин доктор, насчет жены. Из-за нее пришел, не нанимайте ее, господин доктор…
— Ты Кольо, почтальон?
— Он самый. Уйти от меня вздумала, господин доктор. А если не возьмете ее в милосердные сестры, уходить-то будет некуда.
Доктор нахмурился.
— Она сказала, что вы в разводе. Я не могу запретить ей искать заработок, приятель. Прошу не впутывать меня в свои дела!
Почтальон двинулся было за ним, но доктор уже скрылся за дверью.
Он поднялся по лестнице с чувством досады. Старуха оставила на столе несколько писем. Два из них были от приятелей-французов, шутливые, полные вопросов и язвительных намеков. Что ж, они правы! Послушайся он их советов, практиковал бы теперь в худшем случае в Алжире. А тут какой-то почтальон может испортить ему настроение из-за своей половины. Черт знает что! Отказаться от нее — так неизвестно, когда еще подвернется другая, не хуже. Если она не явится, он будет вынужден взять одну из работающих в больнице сестер, а это повлечет за собой уйму неудобств. Остальной же больничный персонал состоит из мужчин, и брать их в помощники нельзя — пациентки будут конфузиться. Душевный покой после бани, ощущение прочности своего положения, уверенность в том, что дела его устраиваются должным образом, сменились тревожными предчувствиями.
В «Турине», куда он отправился ужинать, его встретили шумными возгласами. Капельмейстер был опять со своим псом. Судья тоже привел свою огромную легавую, имевшую обыкновение прыгать детям на грудь и валить наземь. Иванчо Тошев хвастал своим Лефуше.[8] Приближение охотничьего сезона наводило всех на разговор об охоте, собаках и ружьях. То и дело прибегали дети, посланные женами звать мужей к ужину, приходили за пивом служанки с кувшинами. Господин Иванчо на днях пополнил свои запасы икрой, сардинами, голландским сыром, вермутом, французскими винами и коньяками. Аптекарь, на минутку заскочивший осушить стакан вермута, рекомендовал господину Иллариону купить ножницы и самому подстригать свою великолепную бороду. Господин Николаки глотал маслины одну за другой, словно черешни, и сплевывал косточки на пол. Было свежо, потому что солнце не прогревало толстые стены бывшего склада.
_ Доктор, нет ли какого лекарства против этих новомодных шляпок с кабирли?
— Колибри, — поправил доктор.
— Банкирша себе купила, и жена меня теперь просто со свету сживает. Их продают в коробках размером с сундук. Смотреть страшно! — Налоговый инспектор яростно намазывал икру на ломтик хлеба. Кто-то лаял, подражая охотничьей собаке, взявшей след зайца.
Доктор слушал их, не разделяя общего воодушевления. Он представлял себе, как эти люди вернутся к себе в дома, где внизу обязательно помещается пекарня или лавка, а наверху стоит запах отхожего места и мясной похлебки; как они лягут под бочок к своим дебелым, горячим, как раскаленные угли, женам, как душно в их крошечных спальнях, несмотря на раскрытые окна, а полусгнившие от времени оконные створки свисают над улицей, словно крылья огромных бабочек. Шумные, возбужденные разговоры стали действовать ему на нервы. Он торопливо поужинал и вернулся домой. Войдя в прихожую, он с удивлением заметил в комнате бабки Винтии свет. Решил, что старуха не ложилась, дожидаясь его, но потом услышал, что она разговаривает с кем-то, и окликнул ее:
— Кто там у тебя?
Бабка Винтия приоткрыла дверь и высунула голову. Она была уже раздета.
— Марина осталась ночевать.
— Почему?
— А что ж ей делать, когда муж за ней гоняется?
Доктор вскипел:
— Не желаю я иметь неприятности из-за семейных неурядиц этой особы! Пусть идет ночевать куда-нибудь еще!
6
Эфенди (efendim) — сударь, господин (тур.). В Болгарин во времена турецкого господства это обращение употреблялось только по отношению к представителям администрации, духовенства и военных властей.
7
Добро пожаловать, господин доктор! Милости просим! (Но § geldinis, hekim efendim! Buyurunuz!) (туp.