В 1938 году арестовали талантливейшего Михаила Соколова (по доносу). Как художник он был в чем-то родствен Тышлеру, во всяком случае, его «прекрасные дамы» писались и рисовались на той же романтической волне. В начале 1930-х арестована (а потом в лагере расстреляна) сподвижница Казимира Малевича Вера Ермолаева. Арестована из-за брата ученица Фалька Ева Левина-Розенгольц. Если художников в лагере не уничтожали, они продолжали работать, причем на пределе возможного, превышая свой прежний уровень (таков Михаил Соколов, посылавший своей знакомой из лагеря замечательные графические пейзажные миниатюры). У Евы Левиной-Розенгольц после лагеря начался новый период творчества, гораздо более глубокий, «метафизичный» и самобытный, чем прежде… Творческая личность сопротивлялась хаосу и энтропии до последнего!
Личная жизнь была подчас единственным выходом потаенных и подавленных эмоций, сферой свободы, которую невозможно было отнять, «тайной» свободой, которая круговой порукой связывала всех людей духа.
Летом 1930 года проходит XVI съезд ВКП(б) — съезд развернутого наступления социализма по всему фронту. Идут бесконечные политические процессы. Ищут врага.
Не выдержав «давления времени», запутавшись в личных проблемах и не находя понимания в творческой среде, кончает с собой Владимир Маяковский.
Вероятно, незадолго до этого Саша Тышлер видел его идущим по улице и размахивающим палкой. Тышлер заметил ему, что так можно и по голове кого-нибудь задеть.
— Я этого и хочу! — ответил Маяковский[105].
Фраза, говорящая о степени погружения в стихию иррационального. Состояние, которое Тышлер уже «проходил» и чудом, с помощью беззаветной любви своей Насти, из него выкарабкался.
Смерть Маяковского не могла Сашу Тышлера не задеть. Он с ним тесно общался, был (и на всю жизнь остался) близким другом Лили Брик. Сделал книжные иллюстрации к «Облаку в штанах» и «Хорошему отношению к лошадям» (конец 1920-х — начало 1930-х). В будущем оформит «Мистерию-буфф» (1957).
Нужно было находить отдушину, уводящую от социальных кошмаров и внешнего давления. Вообще, в 1930-е годы жили бурно. Описывая «ночной страх» этих лет, сын Александра Лабаса и Раисы Идельсон Юлий пишет далее: «И поразительно, как к этому ночному страху привыкали творческие личности. Принимали у себя дома целые оравы гостей, разъезжали подачам и курортам, увлекались альпинизмом и лыжным спортом, влюблялись, заводили романы, охотно рожали и воспитывали детей, болтали не весть о чем по телефону. Жили до удивления полноценной жизнью и не диво ли, творили: вдохновенно писали стихами и прозой, рисовали, ваяли, с энтузиазмом строили, ставили талантливые спектакли, создавали замечательные художественные фильмы, делали крупнейшие научные открытия»[106].
Едва ли Юлий Лабас преувеличивает. Да ведь и у Тышлера были в эти годы и «оравы гостей», и «курорты», и романы, и вдохновенное творчество.
Этот взрыв энергии был отчасти ответом на ситуацию, отчасти — неким претворением той «новой чувственности», того энтузиазма и бесконечных ожиданий (пусть и не оправданных!), которые принесла с собой новая эпоха, взамен «угасающей», «эллинистической» эпохи модерна, символизма, декадентских течений и всеобщей разочарованности.
Люди духа с этими ожиданиями не прощались. Оставались идеалистами, пусть и с ироническими интонациями в голосе. Такого «густого воздуха» в России не будет уже никогда. По этой «смертельной» энергетике будут тайно тосковать уехавшие, попавшие в благополучный «буржуазный» рай с законами рынка и тихой «застойной» жизнью. Тот же Владислав Ходасевич будет люто ненавидеть этот «обывательский рай», который его отвадит от стихов — последние десять лет жизни он стихов не пишет…
Откуда идут стойкие злые сплетни про Настю, Настасью Степановну Тышлер?