– Уверен, что хочешь знать?
– Нет.
– Тебе решать.
– Все было так плохо? – спросил Джесс.
– Лимфома почти не причиняет боли. Твоя мама чувствовала легкое недомогание в течение пары месяцев, но к доктору идти наотрез отказывалась. Лорен едва ли не силой отвез ее в больницу, там поставили диагноз. Через две недели ее не стало. Долго она не мучилась.
– Почему же ты спрашивала, хочу ли я знать?
Я чувствовала вкус пыли на губах.
– Она ждала тебя. По словам Лорена, до последнего ждала, что ты появишься или хотя бы позвонишь.
– Мне никто не сообщил.
– Она запретила. Надеялась на духовную связь. Рассказывала, что, когда ты был маленьким, ей даже не приходилось тебя звать, стоило только подумать, и ты являлся. До самого конца она надеялась, что ты ее почувствуешь. Я понять не могла, почему Гарольд и Лорен не позвонили тебе вопреки ее запретам. Оказалось, не смогли тебя найти. Лорен звонил в Ванкувер Джесси Кларк, но та оказалась женщиной.
– Как она уходила?
– А ты как думаешь? В тоске и горе.
Джесс ничего не ответил, я продолжала сажать. Солнце уже стояло высоко, время близилось к полудню, а у меня еще оставалось двадцать пять кустов в ящике. Я отодвинула их в тень и полила водой. Возможно, я была слишком резка с Джессом, но я прекрасно помню, как умирала моя мать. Мне тогда едва исполнилось четырнадцать. Она лежала в гостиной, и мы с Роуз ухаживали за ней два месяца. Дежурили по очереди: я приходила в школу на два часа позже, а Роуз уходила на два часа раньше. Не знаю, есть ли на свете что-то более тяжкое и весомое, чем смерть матери. Все мы думали, что Джесс Кларк должен приехать. Просто обязан, какой бы тюремный срок ни ждал его при пересечении границы. Так повторял Гарольд, и я до сих пор с ним согласна. Я облизнула губы, пересохшие от опаляющего гнева.
– Не сработала духовная связь, да? – бросила я.
– Она умерла в ноябре семьдесят первого?
– Сразу после Дня благодарения.
– Ничего не чувствовал, – покачал головой Джесс. – Жил на маленьком острове, даже без телефона.
Голос его звучал ровно, но лицо исказилось болью и гневом.
– В этом недостаток телепатии – связь на линии то и дело обрывается, – выдавил он и невесело рассмеялся, откинув голову и почти задыхаясь. Я не могла оторвать от него взгляд: ни у кого из знакомых мужчин не видела я такого выразительного лица. Вокруг носа и глаз пролегли глубокие морщины, углы губ опустились, глаза потемнели, брови сдвинулись.
– О боже…
– Джесс? Ты в порядке? Почти восемь лет прошло.
– Я так злился на нее! – воскликнул он. – В первый год я писал ей дважды. Она ведь тоже войну не одобряла. Но она не ответила. Всего одно письмо или открытка! Чтобы я знал, что она не осуждает или хотя бы думает обо мне! В Ванкувере тогда было полно парней, скрывающихся от призыва или сбежавших из армии, их семьи гордились ими как героями или, на худой конец, поддерживали. Присылали письма, посылки. От Гарольда я ничего не ждал, а вот на нее надеялся. Мне ведь только исполнилось восемнадцать! Сейчас я смотрю на таких же мальчишек, каким был тогда, и поверить не могу! Незрелый, неопытный, еще даже расти не перестал. Она знала, где я жил в 1971 году. А если нет, могла легко проследить по письмам. Ей было всего сорок три!
Джесс подошел ко мне и присел рядом. Я начала бормотать что-то в защиту его матери – в конце концов, она боролась с серьезной болезнью. Он посмотрел на меня в упор – я осеклась. Он заговорил мягко и тихо, словно доверяя секрет:
– Они поимели всех нас, Джинни. И живых, и мертвых. Я – ее сын! Ради чего она от меня отреклась? Патриотизм? Мнение соседей? Согласие с Гарольдом? Со стороны, может, казалось, что я просто исчез, но меня вышвырнули. Вышвырнули из родного дома во взрослый мир. Я ничего не имел и ничего не умел, ни стирать, ни готовить. В учебном лагере все были такими. Они посылали на войну детей. Одного сердечный приступ свалил прямо на плацу. Другой жаловался на сильные головные боли, но сержант не обращал внимания. В последнюю ночь перед отправкой из учебного лагеря тот паренек встал с койки, прошел, пошатываясь, в туалет и там рухнул. Сержант начал орать, чтобы он не придуривался, даже пнул его. Тут и мы подтянулись, чтобы посмотреть, а парень начал биться головой о кафельную стену. Раз шесть, со всей силы, пока мы его не остановили. Потом его унесли куда-то на носилках, а я думал только о том, что ему не придется воевать во Вьетнаме, как нам. А у него ведь даже еще волосы на груди не росли!
Джесс опустил руки мне на плечи и тихо проговорил:
– Они загубили нас! Ты говоришь, мама умерла в тоске и горе. Но, черт побери, почему она не дала мне шанс?!