Должна рассказать тебе, что, несмотря на уверения отца в обратном, истинная красота прерий – не в симметрии вспаханных полей; она возникает там, где заканчивается обработанная земля, настоящая дикая прерия, полная живой травы, – точно живое и дышащее существо, она колышется до самого горизонта. И сегодня я видела луговых тетеревов – их были сотни и тысячи, целые стаи; они разлетались во все стороны, вспугнутые грохотом поезда. Поразительно было смотреть на этих птиц после того года, что я проработала на убогой фабрике, где мы готовили тушки к продаже, – я думала, что больше никогда не смогу есть птицу, до конца дней своих. Знаю, что ни ты, ни другие никогда не поняли бы моего решения заняться столь скудно оплачиваемым трудом, как и жить вне брака с тем, кто настолько ниже меня по положению в обществе – как знаю и то, что вы всегда говорили об этом, как о доказательстве моего безумия. Но неужели ты не видишь, Гортензия, – меня толкнуло в большой мир именно наше детство в закрытом панцире под крышей родительского дома. Я бы задохнулась и умерла от скуки, останься я дольше в этом темном и мрачном доме, и, хотя работа на фабрике оказалась и впрямь отвратительной, я ни капли не жалею о том, что ею занималась. Я многому научилась у мужчин и женщин, которые так же, как и я, занимались тяжелой работой. Я узнала, как живет остальной мир – те, кому повезло меньше, чем нам с тобой, а таких, как ты понимаешь, большинство. Этого, дорогая сестричка, ты никогда не поймешь и потому всегда будешь куда беднее душою.
Не подумай, я вовсе не советую тебе идти на фабрику! Господи, никогда не забуду этой вони – по сей день, когда я подношу руки к лицу, мне чудится запах птичьей крови, перьев и кишок… никогда, никогда я не смогу есть птичьего мяса! Но, должна сказать, я снова смогла смотреть на птиц, увидев стаи диких тетеревов, вспархивающих из-под колес, точно искорки! Как красивы их крылья на фоне заходящего солнца; как их красота помогла мне пережить утомительный путь! Я обернулась к Марте, моей подруге, и хотела показать ей все это, но она уже крепко уснула, притулившись головой к окну.
И тут произошла презабавная встреча: когда я смотрела на разлетавшихся из-под колес поезда тетеревов, высокая, угловатая и очень бледная женщина с коротко остриженными волосами под английским твидовым кепи быстро прошла по проходу в наш вагон, наклоняясь, чтобы посмотреть в каждое окно на птиц, а потом присела на соседнее сиденье. На ней – мужской костюм с широкими брюками из плотной шотландки, из-за чего, в сочетании со стрижкой и кепи, ее легко было принять за представителя противоположного пола. Наряд ее включал жилетку, чулки и тяжелые башмаки, а в руках она держала альбом для зарисовок.
– Прошу прощения, можно? – извинялась она перед каждым, кто сидел на сиденье, над которым она наклонялась, чтобы лучше увидеть то, что за окном. У нее был сильный британский акцент. «Прошу вас, извините!» – брови ее взлетали с выражением восторженного удивления. «Невероятно! Великолепно! Грандиозно!»
Когда англичанка добралась до незанятого места рядом со мной, тетерева стали на крыло и исчезли за горизонтом; и она плюхнулась на сиденье, сплошь худые длинные конечности. «Это тетерев, – сказала она. – Крупная птица. По-латыни Tympanucus cupido из семейства куропаток, в просторечии – луговой тетерев. И конечно – в Новой Англии я много изучала тетерок, их восточных товарок. Название происходит от латинского tympananon – тимпан и echein – носить барабан, что отсылает к кожистым отросткам по бокам пищевода, которые раздуваются у самцов в брачный период, и звукам, которые издают возбужденные самцы. Вторая часть имени – сын Венеры, мальчик-лучник с завязанными глазами – не относится к эротической составляющей, но отсылает к длинным вертикальным перьям, которые у самцов в брачный период образуют круглые крылышки, схожие с крыльями купидона».