_Томас_. Почему вы украли?
_Раненый_. Разве нельзя верить в правое дело, даже если ты - вор?
_Томас_. Почему вы украли?
_Раненый_ (указывая на Конрада). Пусть он выйдет.
_Конрад_. Не слушайте его. Дело ясное, улики налицо. Предайте его суду. Этого требует народ.
_Раненый_. Расстреляйте, но верьте мне.
_Томас_ (про себя). Я устал. Нет сил даже для ненависти. Только отвращение. Оставьте нас одних, Конрад.
Конрад уходит.
_Томас_. Что же вы хотели мне сказать?
_Раненый_. Вы знаете Анну-Мари?
Томас отшатывается.
_Раненый_. Она приютила меня. Мне было тогда очень тяжело. Все, во что меня учили верить, вдруг превратилось в бессмыслицу. И вот пришла она и полюбила меня. А потом мы обеднели, и она ускользнула от меня. Вы знаете Анну-Мари.
_Томас_. Я ее знаю, да.
_Раненый_. Надо было во что бы то ни стало достать деньги. Я стал секретарем у господина Шульца.
Томас смеется.
_Раненый_. Что с вами?
_Томас_. Ничего. Дальше.
_Раненый_. Господин Шульц - это был ключ к деньгам, власти, любви. Кипучий источник всех благ. Я пил допьяна из этого источника. Деньги текли через мои руки. Но их было слишком мало, чтобы я мог к ней вернуться.
И вот пришла революция. Она была сильнее, чем образ Анны-Мари, чем Красная вилла, чем поток хрустящих ассигнаций. Она не превращалась в пар от пристального взгляда, не рассыпалась в прах, когда человек хватался за нее, словно за якорь. И я пришел к вам.
Однажды я проходил мимо ювелирного магазина - деньги были у меня в кармане. Я вдруг увидел шею Анны-Мари. Я пошел дальше. Вскочил в трамвай. Я заговорил с какой-то девушкой. Но шея Анны-Мари была у меня перед глазами. Тогда я вернулся и купил ожерелье и велел послать ей.
Две тысячи двести марок еще осталось у меня. Они замурованы у меня в комнате, в правой стене. Я не воспользовался ими. Я жил как собака, я голодал. К этим деньгам я больше не прикасался. Я только купил ожерелье и велел послать ей.
Не отнимайте у нее ожерелья, Томас Вендт. Она не знает, кто прислал его. Может быть, догадается, когда я умру.
_Томас_ (после долгого молчания). Идите.
_Раненый_. Я? Что?
_Томас_ (подписывает пропуск). Вот. Идите.
Раненый уходит.
_Томас_ (Один). И она - один из грызунов, подтачивающих мое дело. (Слабо.) Все вгрызаются в меня. Все вгрызаются в меня.
_Конрад_ (входит). Вы отпустили его? Вы понимаете, что вы делаете? Народ кричит, что надо ставить к стенке спекулянтов и мошенников, а вы их освобождаете. Вы отдаете себе отчет, какое возмущение это вызовет?
_Томас_. Знаю, Конрад. Не хуже вас. Но так нужно было. (Видя, что Конрад хочет возразить, повторяет срывающимся голосом, почти кричит.) Я не мог иначе поступить! (После паузы.) Солдаты из казармы саперов уже пришли?
_Конрад_. Да.
_Томас_. Впустите их.
_Конрад_. Отложите этот разговор. Обдумайте еще раз это дело. Люди были возбуждены. Ждали прихода правительственных войск. Если мы будем судить строго, мы испортим отношения с гарнизоном. Не принимайте пока никакого решения.
_Томас_. Впустите их.
Конрад пожимает плечами, впускает солдат с гауптвахты.
_Комендант_ (широкоплечий, угрюмый человек). Мы явились.
_Томас_. Вы избивали арестованных, доверенных вашей охране. Ваша грубость принесла нам больше вреда, чем какое-либо поражение.
_Солдаты_. Эти черти дразнили нас. Вели себя нагло. Ругали нас. Они не подчинялись нашим распоряжениям.
_Томас_. Свидетели показали, что над арестованными издевались. Кто это разрешил?
Молчание.
_Томас_. Кто разрешил?
Солдаты смотрят на коменданта, вокруг него образуется
пустое пространство.
_Томас_. Вы действовали по чьему-нибудь приказу или собственной властью?
_Комендант_. Я был на фронте. Четыре дня мы лежали в окопах. Потом нас отправили в тыл. Мы уже были одной ногой в могиле. Наутро лейтенант засадил меня на двое суток под арест за то, что его сапоги недостаточно блестели. Я ничего не сделал. Только за это. Лейтенанту показалось, что сапоги его плохо начищены.
Они вели себя нагло. Говорили нам всякие гадости. Мы вправе были так поступить.
Только оттого, что его сапоги недостаточно блестели. Четыре дня я был под огнем.
Что же такое революция, если даже этого нельзя от нее получить? Четыре года я носил в себе свою ненависть. А теперь я должен быть кротким, как овечка? Нет. Не пройдет.
Если бы пришлось, я бы опять все повторил сначала.
_Солдаты_. Он прав. Господа еще не смирились. Какие были, такие и остались. Зажимают нос, если в трамвае приходится сесть рядом с нашим братом. Наше право. Наша месть - это наше право.
_Томас_. Мучить безоружных. Быть жестоким потому, что другие были жестоки. И это вся ваша свобода? (Конраду.) Уведите их.
Солдат уводят.
_Томас_. Передать дело прокурору. Поместить заметки в печати. Судить со всей строгостью. Никаких послаблений. Никакого помилования.
_Конрад_. Где надо наказывать, вы освобождаете, а где надо миловать, вы действуете огнем и мечом. Гарнизон не помирится с этим. Вы разбиваете свое собственное творение.
_Томас_. Я больше не могу. Я не могу этого вынести. Я думал: быть революционером - значит быть человечным. Я думал, революция - это человечность для всех. А теперь я должен наказывать тех, кто проявляет человеческие чувства, и щадить тех, кто потерял облик человека. (Кричит.) Оставьте меня. Я не хочу больше. Не хочу больше никакой политики. Я хочу быть самим собой, самим собой.
10
Площадь. Народ. Два рассудительных господина.
_Толпа_. Долой Томаса Вендта. Спекулянтов он освобождает, а честных солдат - под замок. Да где он вообще? Его нет в городе. Удрал. Убить его надо. Долой Томаса Вендта.
_Первый рассудительный господин_. Вы слышите, что они кричат? А две недели назад они рукоплескали ему.
_Толпа_. Революция - это та же спекуляция. "Большеголовые" не переводятся. Они загребают теперь еще больше денег.
_Второй рассудительный господин_. Эти люди не могут понять идеальных побуждений. Они даже не верят, что такое существует.