Загнутые вверх уголки его тосканских губ уже почти превратились в улыбку, и я спросила Барлоццо, нет ли в Сан-Кассиано общинных печей.
— Да были когда-то две деревенских печи. Одна на поляне, где теперь футбольное поле, а другая еще стоит за мастерской по ремонту тракторов на дороге к Челле. Но общими печами перестали пользоваться после Второй мировой войны. А печи поменьше, которые есть почти в каждом дворе, теперь заняты белками или голубями, или же в них хранят инструменты и цветочные горшки, — проговорил он, словно старался припомнить, с каких пор и почему стало так.
Барлоццо предложил, чтобы мы втроем трудились над печью каждое утро начиная с десяти, прерываясь в час на обед и отдыхая в полуденную жару. Нам было удобно, потому что раннее утро хотелось оставить для походов. Впрочем, я подозревала, что Барлоццо все известно и что он учел это в своем плане.
Однажды утром за работой я спросила его, почему бы не завести новую общинную печь, почему бы не затопить ее в субботу утром и не пригласить всю деревню на выпечку.
— Потому что в Сан-Кассиано больше не пекут хлеб. Никто больше не печет. Ни в доме, ни в уличных печах. Почти никто. У нас есть две отличные деревенские пекарни, и нам их достаточно. В наше время у людей хватает других дел. Все это в прошлом, — ответил он.
Это прозвучало повтором давних тирад, которые произносил Фернандо, когда я у нас на кухне пыталась испечь хлеб, или самой скатать пасту, или соорудить шестислойный торт с масляной пропиткой. Он пытался остудить мой пыл теми же аргументами, уверяя, что никто нынче не печет хлеб, не делает десертов и пасты дома. Даже бабушки и старые девы стоят в очереди в магазинах, а потом все утро сидят в кафе за cappuccini, уверял он меня тогда. Неужто это был тот самый человек, который теперь ждет не дождется возможности самому замесить хлебное тесто?
— Зачем же вы помогаете нам с печью, если «все это в прошлом»? — удивилась я.
— Помогаю, потому что вам нужна помощь, — ответил он. — Потому что, насколько я узнал вас обоих, вам как раз больше всего нужно «прошлое». Я надеюсь, что для вас это не просто фольклорная интерлюдия. Надеюсь, что вы прочно стоите на земле. Я хочу сказать: вы пришли сюда из другой жизни и, похоже, хотите попасть в здешнюю, какой она была в девятнадцатом веке. Как будто она еще дожидается вас, как будто это какая-то Утопия. Или, хуже того, как будто это Сибарис. Ну, Утопии здесь нет и никогда не было. А что сталось с Сибарисом, вы, верно, знаете? Прошлое бывает жестоким и трагичным, как и настоящее.
И он ушел так быстро, что мы ощутили холодок на жарком полуденном солнце.
Я не удивилась ни тому, что старый Князь знает греческую историю, ни тому, что он успел заглянуть нам в душу. Он перекрыл все каналы приема, только бросил через плечо «Виоп pranzo, хорошего обеда», уходя напрямик через луг к селению. Вопросы Барлоццо бывали окольными и полными смысла. Он порой острее ятагана, хотя не думаю, чтобы он намеренно причинял боль. Мы поглядели ему вслед и переглянулись в некотором недоумении. Мы нарушили установленные Барлоццо пределы. Правда, сам он иной раз охотился за нами лиса лисой, сам любил рассказывать и проповедовать, наслаждаясь жадными свежими слушателями, но нас не подпускал слишком близко ни к себе, ни к своим воспоминаниям. Он очертил вокруг себя невидимые границы, оставляя нам только то, что лежало за ними.
Мы были разочарованы, но не удивились, когда в четыре часа дня не услышали стука в дверь. Фернандо заметил, что Князь выдержит паузу — un colpo di teatro, ради театрального эффекта. Настал вечер, а мы его так и не увидели и притворялись, будто так и надо. Долго же он заставляет зрителей ждать, подумала я. Мы уже переобувались на террасе, чтобы отправиться в бар на аперитив, когда из-за угла показался Князь.
— Avete benziпо per la machine? У вас в машине есть бензин?
— Certo, — ответил Фернандо. — Ма, perchel Конечно, а что?
— Я хочу пригласить вас на ужин.
Мы поехали на юг мимо соседних деревень Пьяцце и Палаццоне. Через двадцать минут Барлоццо, дававший указания с заднего сиденья, сказал: «Eccoci qua, здесь». За поворотом открылось любопытное сооружение.