— Не думаю, что мне трудно живется!
— Конечно, нет. Пока нет. Ты ведь скрашиваешь время. Так же скрашивала его моя мать. Жизнь была для нее слишком яркой, слишком большой и далекой, и она прищуривала глаза и сокращала шаг. Она, как художник-импрессионист, сглаживала углы, сквозь прикрытые веки видя все размытым и окруженным сиянием. Видела жизнь как при свете свечи. Она, кажется, почти всегда блуждала в каком-то прекрасном далеке. Глубоко прятала свои тайны. Как ты. И она думала, что все можно разрешить куском хлеба. Как ты.
— Это верно, что она видит вещи по-своему.
Фернандо рассказал им историю про нас с Эриком. Я как-то везла его в школу по шоссе Рио-Американо в Сакраменто. Мы знали наизусть каждый поворот дороги, и, заметив в ста ярдах впереди новую вывеску, я подтолкнула Эрика локтем: «Смотри, милый, новая французская булочная». Так я прочитала четыре ярко-красные светящиеся буквы «Pain» — «Хлеб». «Мам, там написано „pain“[2] — „боль“. Это новая больница, мама», — возразил мне сын.
Фернандо не из тех, кто портит хороший рассказ ради строгой правды. Он приукрасил историю, и они с Князем дружно захлопали в ладоши. Дождавшись, пока они уймутся, я спросила Барлоццо:
— Что вы знаете о моих тайнах?
— Если бы я о них что-то знал, они бы не были тайнами, верно? Могу только сказать, что люди с тайнами обычно узнают друг друга.
— Значит, раз вы распознали мои тайны, у вас они тоже есть? Так?
Флори вскинула голову, но быстро скрыла замешательство, потянувшись к блюду, на котором уже ничего не осталось, кроме крошек и серебряного ножика.
— Так. И хватит об этом пока.
— Ладно. А насчет того, что я стараюсь решить все хлебом, — ну, по-моему, что бы там ни было, а кусок хорошего хлеба не помешает. Кстати, о хлебе. У меня опять вышел весь розмарин. Вы не принесете мне еще?
— Ты не матрас ли набиваешь розмарином? Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так сходил с ума по этой травке, — съязвил он.
— Может, это потому, что я скучаю по морю. Розмарин — роза моря. Трава у старого целебного источника немногим хуже, чем кусты в корке соли, растущие у Средиземного моря.
— Я принесу тебе розмарина на дюжину матрасов и с удовольствием съем сколько угодно твоих экзотических ужинов. Но, пожалуйста, всегда пеки для меня лично обычный простой хлеб. И ставь для меня на стол стакан вина и кувшинчик масла.
Похоже, пора мне последовать примеру Флори: научиться уравнивать между собой все части — хлеб, масло и вино.
5. Положите цыпленка на сковороду поверх турнепса, картошки, лука, лука-порея и моркови…
Иногда по утрам мы отказываемся от прогулки вниз к теплым источникам и вместо нее обходим деревню, добираясь к прежней «терме» — спа. Само слово «спа» — латинское сокращение от «salus per aquam», «здоровье через воду». Заглядывая в развалины залов, где некогда отмокал Медичи, мы гадаем, верны ли сведения деревенской разведывательной сети. Крупная реконструкция спа, затеянная флорентийской корпорацией, безусловно, изменит колорит деревни — соблазненной стилягами и болящими, которые явятся сюда в надежде на возрождение своих артритных пальцев и ноющих спин. Сонная деревушка проснется, но вряд ли от поцелуя прекрасного принца.
Я украдкой оглянулась на моего собственного прекрасного принца. Мы шли молча, погрузившись каждый в свои размышления. Но что это? Что это за долгая медлительная дрожь охватила меня? Неужели в ней виноват зябкий ветерок, норовящий сдуть лето? Или рука мужа, на ходу задевшая мое бедро? Я вспыхнула, когда он чуть задержал руку, и он поцеловал меня, и я с удовольствием ощутила на его губах вкус кофе, молока и хлеба и нерастаявшие крупинки сахара. Он на вкус — как хороший кулич кугельхопф. Как у него это получается? Почему у меня от него кружится голова? Может, дело совсем не в нем, может, это повышенное давление? Как же я не подумала. Наверняка так и есть. Повышенное давление вызывает озноб. Или это гормоны прихлынули и отхлынули шутки ради? Или это Фернандо? Я решила, что это он, но сомневаться — просто ужасно. А еще ужаснее, что этот человек так же умело наводит на меня дрожь совсем иного сорта.
Я в саду, вожусь с курицей, готовлю ее, как, по словам Флори, готовила на воскресный обед ее мама. Делаю все, как она научила: положи курицу на сковородку на подложку из турнепса, картошки, лука-порея и моркови… На этом ее инструкция оканчивается, и я продолжаю по своему усмотрению. Я положила внутрь птицы горсть чеснока, раздавив зубчики прямо в кожуре, смазала снаружи оливковым маслом и украсила толстой веточкой свежего розмарина. Примерно через час в горячей дровяной печи кожица стала хрустящей и смуглой, по ней золотистыми ручейками стекал сок. Я переложила курицу пока в длинную глубокую нагретую тарелку. В доме поставила сковородку на большой огонь, в поскребыши запекшихся овощей и сок на сковородке плеснула белого вина, которое превратило сок в соус со вкусом субботней ночи и воскресного дня. Я добавила в соус хлебные корочки, оставила их на несколько минут пропитаться, а тем временем подогрела полчашки vin santo (святого вина), подкинула в него горсточку сочных дзибибби, изюмин с острова Пантеллерия, соседа Сицилии. Дикий латук, уже вымытый, обсушенный и завернутый в кухонное полотенце, дожидался в холодильнике. Я открыла белый совиньон из Кастелло делла Сала и поставила бутылку в ведерко со льдом.