Однажды вечером мы уговорили Пупу закрыть заведение и поужинать вместе с Барлоццо у нас дома. За супом из сессi и farro Барлоццо заговорил о la veglia. Когда-то так назывался обычай, позволявший крестьянам и их семьям собираться вместе в разгар зимы. Крестьянские хозяйства зачастую разделяло несколько километров, поэтому зимой соседи виделись по предварительной договоренности. La veglia не только помогала утолить голод сравнительно обильным ужином, но и удовлетворяла потребность в общении.
— Люди пробирались по снегам, неся все, что сумели наскрести в кладовых, — рассказывал Князь. — Кто приносил обрезок прошутто, кто пойманного на заре в силки дикого зайца, кто ягненка, кто часть охотничьей добычи, и все приношения складывались в котел над пылающим огнем. Капуста, картошка, травы, остатки вина и капли масла сдабривали жаркое, которое называлось scottiglia. И пока все это дружно тушилось, люди грелись у огня, передавая из рук в руки круглодонную флягу, в которой в золе вчерашнего огня тушились белые бобы с травами, маслом и вином. Каждый выливал немного бобов на толстый кусок хлеба, запивал собственным вином. В ожидании ужина по очереди декламировали Данте или рассказывали истории о привидениях. Здесь старики передавали молодым то, что когда-то узнали от своих стариков. А когда последняя крошка la scottiglia была доедена, а винные фляги пусты, как барабаны, хозяин, если мог себе это позволить, выкатывал из золы печеные картофелины и давал каждому из детей в карман, чтобы греть руки на долгом пути к дому через морозные холмы. Картошку полагалось оставить на завтра и утром съесть, размяв с горячей водой или капелькой молока. Я всегда съедал свою картофелину, лежа в постели: обдирал шелуху и ел, как яблоко. Я так любил картошку, что не мог дождаться утра, хоть и знал, что заслужу сердитый взгляд матери, когда буду завтракать кофе с молоком.
— Вы, должно быть, по тем временам неплохо жили, — заметила Пупа. — У нас еды вообще, почитай, не было. Там, где я жила, la veglia выглядела по-другому. Все собирались у огня, чисто вымытые, в свежих рубашках и платьях. Поднявшееся хлебное тесто ставили в madia, шкаф для выдержки теста, а в очаге закипал чайник. Хозяйка дома приносила тесто из madia, клала в самую большую свою миску и ставила на стол перед огнем. Каждый отрывал немножко теста и катал между ладонями, раскатывая в короткие тонкие шнурки вроде грубой пасты. Каждый кусочек пасты осторожно обваливали в блюде муки из твердой пшеницы и клали на поднос. Так продолжалось, пока все тесто не превращалось в пасту. Тогда с подноса ее пересыпали в кипящую воду, а когда она всплывала на поверхность, вынимали шумовкой и складывали в ту же миску, заранее согретую. На дно ее наливали чуточку хорошего масла и щедрую горсть тертого сыра пекорино. Чашка бульона, немного сыра, еще несколько капель масла, еще бульон и перец, только что намолотый нетерпеливыми руками. Потом все перемешивали и раздавали деревянной лопаткой. Мы называли это лакомство pizzicotti — щепотками. Ужин, сделанный, почитай, из ничего.
— Это было в войну? — заинтересовалась я.
— Что именно?
— Ну, когда вы варили «щепотки» и устраивали складчину из крох мяса, чтобы приготовить ужин.
— Нет. То была не война, то была жизнь. Даже хорошие времена были не слишком хороши, — сказал Барлоццо. — По правде сказать, обычно мы выкручивались, но приходилось исхитряться. Пока земля еще не промерзала, мы собирали все, что могли: травы, дикий лук, каштаны, фиги, грибы, ягоды. И всегда немного откладывали, сушили или консервировали на зиму. А если в садах не хватало паданцев, совершали налеты при луне. Так что у нас бывали и груши, и яблоки, и вишни, персики, сливы, а случалось, и айва, хурма, гранаты. И тут мы пировали, упиваясь спелостью, всасывая сладкий сок изобилия, но кое-что откладывали на потом. Сохраняли до других, не столь сладких времен, которые всегда наступали. И то же самое с тем, что выращивали сами. У нас был виноградник, и мой отец и дяди делали крепкое красное вино, без которого жизнь impensabila, немыслима. Оно было для нас пищей, как хлеб, как кофе, который мы чаще всего варили из трав и кореньев. Мы сушили помидоры, белые бобы и кукурузу, чтобы смолоть в желтую муку. Ни у кого из нас не хватало денег на покупку того, что было нужно или чего хотелось, и мы жили взаимопомощью, менялись, давая другому то, чего ему не хватало, и все, что мы сумели вырастить, собрать, подстрелить или украсть, переходило из рук в руки. Но менялись не как попало.