Что ж, может быть, так оно и было — правду пишет Никита Сергеевич о своих прошлых иллюзиях спустя десятилетие. Но вот у советских дипломатов, которые были рядом с Хрущевым в те дни, — Зорина, Солдатова, Виноградова и Ильичева — сложилось тогда иное впечатление: советский премьер сознательно вел дело к срыву совещания в верхах. Он знал, что Эйзенхауэр не принесет извинения, да оно было и не нужно — только осложнило бы ему положение.
Из всех участников этой драмы один Хрущев развил бурную деятельность в тот вечер. Он давал интервью, встречался с рабочими парижской типографии, где печаталась его книга «Н. С. Хрущев во Франции». И везде говорил гневно, многословно, повторяя одно и то же, виня во всех грехах империализм Соединенных Штатов.
В резиденции США на улице Иена доктор мерил Эйзенхауэру давление, опасаясь, что эти два сумасшедших дня перенапрягли сердечно-сосудистую систему президента. Но самого Эйзенхауэра больше интересовало, уехал Хрущев из Парижа или нет.
Позвонила Мамми Эйзенхауэр из Вашингтона: ее беспокоило состояние мужа после всех этих передряг. Она слышала, что Хрущев отменил приглашение чете Эйзенхауэров посетить Советский Союз. Дело тут не в политике, убеждала она Айка, видимо, Хрущев просто обиделся, когда их сын Джон запретил внукам ехать в Москву…
А Макмиллан записал в дневнике: «Так закончилась, даже не начавшись, конференция на высшем уровне».
18 мая, среда. Утро не принесло новостей в особняк американского посла. Стало лишь окончательно ясно, что с саммитом покончено.
Надо было собираться в дорогу, но куда? Раньше планировалось, что из Парижа Эйзенхауэр полетит в Лиссабон. Но теперь из-за срыва совещания в верхах у президента оказалась свободной почти вся неделя. Что делать? Не сидеть же ему пять дней в Париже. Последовала серия срочных звонков в португальскую столицу, и проблема была решена: президент вылетает в Португалию завтра.
А что делать сегодня? Гольф исключался. Хотели было слетать на вертолетах в Шартрез, но, как назло, из низких облаков полил дождь. Тогда вместе с послом Хоугтоном Эйзенхауэр решил поехать в Собор парижской Богоматери.
А Никита Сергеевич в это время уже наносил прощальные визиты. Первым был Макмиллан. Британский премьер надеялся, что Хрущев приедет один и с ним можно будет серьезно и откровенно поговорить. Но Хрущев притащил с собой всю команду — Малиновского, Громыко… Суть его жаркой речи сводилась к тому, что британский премьер должен оказать воздействие на Эйзенхауэра, чтобы тот принял все условия Советского Союза.
— Вы действительно так думаете? — скептически спросил Макмиллан.
Никита Сергеевич тут же ответил, что по выражению лица видит, что Макмиллан понимает правоту советской позиции и просто из чувства солидарности защищает своего союзника. Макмиллан грустно заметил на это, что, видно, не остается ничего другого, как ждать, когда уляжется пыль.
Следующим был де Голль. Ему Никита Сергеевич заявил, что операция со шпионским самолетом У-2 была проделана американцами сознательно, чтобы сорвать совещание в верхах.
— После всего этого у меня остался неприятный осадок, — говорил Хрущев. — Вы с Макмилланом не проявили необходимой воли, чтобы осудить агрессивные действия Соединенных Штатов.
Де Голль молча проигнорировал эти эскапады Хрущева, держался сухо и формально. Но Никиту Сергеевича не так-то легко было сбить со взятого им курса.
— Я понимаю, — сказал Хрущев, — что не следует плохо говорить о третьем лице в его отсутствии. Но причина нынешнего развития событий — безмолвие президента Эйзенхауэра. Так же он вел себя и во время войны. Он, скорее, выступал в роли интенданта и военного дипломата, чем в роли крупного полководца. Так же поступает он и сейчас. Вот и получается, что в США кто в лес, кто по дрова, налицо неорганизованность и безответственность американского руководства. Как говорится, кто палку взял, тот и капрал. Трудно не согласиться с той оценкой, которую дали Эйзенхауэру в своих мемуарах Монтгомери и Черчилль.
Де Голль стал защищать президента, но неожиданно их разговор переключился на Сталина.
Н. С. Хрущев: Вы знаете, например, что мы с большим уважением относимся к Сталину. Он много сделал хорошего для страны, и поэтому мы похоронили его со всеми почестями. Однако это не помешало нам резко критиковать его за совершенные им ошибки.
Де Голль: Сталин не очень хотел предстать перед судом истории. Но ему не удалось избежать этой участи. И история, мне кажется, еще не сказала своего последнего слова в отношении него. Точно так же она вынесет приговор и всем нам.