Громыко считал нужным обсудить и принять на сессии основные принципы Договора о всеобщем и полном разоружении, идея которого получила одобрение в ООН еще в прошлом году. Комитет десяти по разоружению оказался не в силах решить эту задачу и превратился в ширму для гонки вооружений. Теперь Генеральная Ассамблея должна осудить милитаристскую политику Запада и одобрить основные принципы всеобщего разоружения, предложенные Советским Союзом.
План этот был всем хорош, кроме одного — яркая и эффектная идея всеобщего и полного разоружения уже была отстреляна на прошлой сессии самим Хрущевым и ощутимого пропагандистского успеха принести никак не могла. Аджубей и Сатюков справедливо указывали, что дискуссия переходит теперь в область технических деталей, в которых нелегко разобраться простому человеку с улицы. Поэтому на гвоздевой вопрос эта тема не тянет.
Шелепин предлагал поставить на сессии вопрос об обсуждении агрессивного американского шпионажа — инциденты с У-2, РБ-47 и другие. Тема эта, конечно, была выигрышной и злободневной. Она наверняка привлекла бы к себе внимание. Но слишком сильно выпирало в ней советско-американское противостояние, и третий мир, на чью поддержку рассчитывал Советский Союз, в ходе дискуссии мог ее проигнорировать. Кроме того, и МИД, и пропагандистская команда справедливо опасались, что Запад в ответ выдвинет столько контробвинений, что неизвестно еще, кому придется больше отбиваться.
Тогда Громыко при поддержке международного отдела ЦК предложил идею Декларации ООН о полной и окончательной ликвидации колониализма. Пожалуй, это было как раз то, что искал Хрущев, — удар в самую болевую точку.
Известное изречение, что нигде так не врут, как на войне и на охоте, давно пора дополнить — и во время визитов на высшем уровне. Особенно когда речь идет о советских лидерах. Все должно быть помпезно и прекрасно, и ничто не может омрачать эту благостную картину. Даже погода, и та должна быть солнечной.
Взять, например, сообщение пресс-группы о втором дне путешествия на теплоходе «Балтика», 10 сентября.
«Сегодня море спокойное, солнечно. На „Балтике“ деловая рабочая обстановка. Н. С. Хрущев, Н. В. Подгорный, К. Т. Мазуров, А. А. Громыко занимались текущими делами, обсуждали вопросы предстоящей сессии ГА ООН. Заняты работой и делегации Венгрии, Румынии, Болгарии, возглавляемые товарищами Я. Кадаром, Г. Георгиу-Деж, Т. Живковым… В 13 часов турбоэлектроход прошел в виду берегов Швеции и Дании».
А вот как было на самом деле.
«Второй день, — вспоминает Хрущев, — Балтика встретила нас недружественным образом. Опустился густой туман. И мы могли только слышать вой сирен и сигналы бакенов вокруг нас. Ничего практически не было видно. И капитан вел нас от одного бакена к другому, как в беге с эстафетой. В конце концов туман рассеялся, и мы увидели побережье Дании».
Но работали на «Балтике» действительно много. Хрущев своей энергией никому не давал покоя. Раздав многочисленные поручения, он после утреннего совещания вызывал машинисток и диктовал им заготовки к своим речам и беседам в Нью-Йорке или же указания в Москву. Машинистки едва успевали менять друг друга. Задиктовки были ужасными — факты и цифры зачастую искажены. А язык настолько безграмотный, что можно только удивляться, как такой человек правит великой державой.
Потом эти задиктовки часами приходилось править и придавать им нормальный, присущий русскому языку облик. Хрущев постоянно менял пропагандистскую окраску советских инициатив. Он не любил сухого чиновничьего стиля бумаг, которые ему готовил Громыко. Поэтому команда экспертов шлифовала в основном язык и стиль хрущевских речей так, чтобы сделать их понятными простому человеку, которого не интересуют политические тонкости.
На «Балтике» буквально шла охота за острым словцом, ярким изречением и, конечно, пословицами и поговорками, до которых Хрущев, как уже говорилось, был большой любитель. Найти к месту такую поговорку считалось большим достижением. Громыко для этого не годился. Но искусными мастерами здесь оказались Аджубей, Сатюков и некоторые хрущевские помощники.
Много работали и другие делегации, но каждая в своем углу. Разумеется, «друзья» были посвящены в замыслы основных советских инициатив, но деталей им не раскрывали. Время от времени какой-нибудь советник братской делегации зазывал к себе в каюту советского дружка, ставил на стол бутылку коньяка и пытался выпытать эти детали или заполучить текст советских речей. Особенно этим отличались болгары.
Тут приходилось держать ухо востро. Существовало неписаное правило — друзья-то они, конечно, друзья, но до конца с ними откровенными быть нельзя. Сколько раз бывало, что сказанное им на ушко в доверительном порядке становилось известным американцам. А потому проекты речей Хрущева им ни в коем случае не давали. Бывали случаи — покажешь другу-приятелю, такому же речеписцу, скажем, из Чехословакии советский проект, а он его, практически не меняя, вставит в речь своего премьера. А потом иди разбирайся, кто у кого украл.